А ее больше всего интересовала постройка.
– Ты покажешь мне ваш городок. Я была там, да меня не пустили, – с оттенком обиды сообщила она.
Бобров обещал показать. Засиделся он на этот раз дольше, чем вчера, она вышла провожать.
– Вот и наше кладбище, – напомнила она, когда увидела церковь и решетку – зашли бы, да поздно. Заперто.
При этих словах она взглянула на Юрия и рассмеялась.
Улица была пуста. Все вокруг – и решетка, и деревья за решеткой, и желтые выметенные дорожки напоминали о прошлом, когда – год назад – в уединенной аллее они бродили по вечерам, держа друг друга за руки, пока колотушка сторожа не заявляла о том, что пора уходить.
Юрий и теперь взял ее руку, несколько минут они медленно шли вдоль ограды, потом неожиданно, как это было прежде, он прижался к ней всем телом и крепко поцеловал.
Она тихо, но властно отстранила его.
– Не надо… Не теперь…
И, отвернувшие!.. громко зарыдала.
– Чего же она хочет? Жить вместе с нею? Воспитывать детей?
Он представил себе почему-то такой же домик на Гребешке, трехоконный, с занавесочками и геранью, ребенка, который называет его папой. Все это он представлял в намеренно будничном виде, но почему-то мысли эти носили даже оттенок приятности. Нужно было усилие, чтобы эта картина стала отвратительной.
– Засасывает…
Он уже жалел, что встретился снова с Нюрой – как трудно будет теперь порвать с нею, зачем так недвусмысленно он выразил желание продолжать то, что было начато год назад. И поневоле, мысли его обратились к другой женщине, совсем другой, совсем непохожей.
– Муся, Муся…
Это повторенное два раза слово он наполнил упреком, горечью и сожалением.
* * *
Обещание показать Нюре постройку скоро пришлось исполнить.
Бобров не мог не знать, что об этой поездке тем или иным способом будет осведомлена Муся. Это была решительная ставка – или окончательный разрыв или победа. Но он решил показать свою независимость, показать, что он вовсе не думает о Мусе, – и в то же время сердце его не могло не сжиматься боязнью:
– А вдруг она окончательно порвет с ним. Что тогда?