— На что?

Давид покраснел.

— Я… думал о другом.

— О чем именно?

Давид мучительно обвел взглядом комиссию, но не нашел ни в одном лице сочувствия, только холодный интерес.

— Стихи сочинял, — еле слышно ответил он.

— Стихи? — привстал в своем кресле бородатый профессор, и в его голосе прозвучало любопытство, а не презрение. — Стихи?

— Я просто…

— Нет, подождите, — перебил его бородатый. — Можно увидеть ваше стихотворение?

Давид мотнул головой.

— Оно мне не удалось. Его не существует, только в моей голове.

— А о чем оно должно было быть? — вдруг вкрадчиво спросил другой человек, сидевший с краю от основного ряда комиссии. — В двух словах? Любовь, ненависть? Может быть, тоска по дому?

Давид немного приободрился искренним расположением в его лице и развернулся к нему.

— Нет. Мне хотелось записать такое чувство, ну вы знаете, это когда просыпаешься в кровати, но ещё глаза не открыл, и не понимаешь, головой в какую сторону ты лежишь, и представляешь, что к стенке лицом, а глаза открываешь, и оказывается, что ты лежишь лицом в комнату, и вот этот поворот в пространстве, когда тело неподвижно, а в ощущении…

Он замолк, боясь дружного хохота, но никто не смеялся, и даже спрашивающий смотрел перед собой невидящим взглядом. Остальные положили ручки и растерянно переглядывались.

— Понимаете? — совсем уже жалко спросил Давид.

Прошла почти минута, прежде чем бородатый ему ответил.

— Понимаем, — эхом отозвался он, глядя на соседей по очереди многозначительным взглядом. — Теперь-то мы всё прекрасно понимаем.

Скандал

Скандал