Ему было хуже всех, потому что он был одинок в этом густонаселенном каменном муравейнике. Хотя… у него была Крошка.

И еще все чаще задерживалась в покоях островного урода тихая девушка, принося еду и безотказно выполняя любые поручения мудреца. Они сидели и разговаривали. Долго, иногда за полночь. Просто говорили.

И оба постепенно забывали, какая пропасть разделяет их: сына Спасителя и царицы, брахмана, изучившего Веды еще во чреве матери, — и скромную служанку, рабыню-шудру.

Или наоборот: допущенную во дворец прислужницу — и черномазого урода без роду-племени, выросшего неведомо как и неведомо где.

Незримый мост налаживался меж этими двумя, но был он еще настолько хрупок и воздушен, что урод и рабыня боялись поверить в чудо, боялись даже думать на эту тему — чтобы ненароком не порвать тайные нити, исподволь опутывавшие обоих…

4

На седьмой день пребывания Вьясы в Хастинапуре к нему заявилась целая делегация дворцовых и храмовых брахманов — почтить великого мудреца, а также обсудить с ним кое-какие не вполне ясные места из священных Вед. Уж кто-кто, а Вьяса, Расчленитель святых писаний, должен был знать ответы на все вопросы!

Однако ни почитания, ни обсуждения не получилось: когда достойные брахманы-советники пересекли парк и уже почти добрались до летней виллы, где обитал мудрец — им показалось, что вход в виллу взорвался, словно по нему шарахнули небесным оружием. Прямо на глазах у оторопевших жрецов дверь покоев Черного Островитянина распахнулась, и из нее кубарем вылетел насмерть перепуганный слуга. В спину слуге ударился некий предмет и со звоном покатился по плитам.

Сперва дваждырожденным почудилось, что это метательный диск Опекуна Мира, но разгадка оказалась проще: серебряная миска с остатками еды, только и всего!

— И если сюда еще раз сунется какая-нибудь зараза, кроме Гопали, — долетел из недр здания вопль Вьясы, сопровождаемый злобным шипением Крошки, — прокляну! Как сур свят! Прокляну! Будете потом у меня триста лет в семьях прокаженных псоядцев рождаться! Я вам покажу, как… я вам…

Брахманы почли за благо не искушать судьбу и поспешно ретировались.

…И царедворцы, и гость не выдержали одновременно. Только Вьяса отправился к матери, а сановники — к регенту. Грозный внимательно выслушал сбивчивые жалобы, задумался — а чтоб не мешали думать, для начала тоже послал жалобщиков к матери!

Есть одна такая мать в Трехмирье, которая небось замучилась разбираться с посланными к ней…

Однако проблемы это не решало, и регент с тяжелым сердцем двинулся к покоям царицы. Где и застал чернеца — тот беседовал с откинувшейся на подушках Сатьявати.