Алехандро стоит на импровизированной сценке. Его лицо тонет в ярком свете, исходившем от старых ламп, подобно тому, как человек тонет в свете ярких софитов, а сами черты лица выглядели сухими и чёрствыми. Сказалось странное влияние тюремной жизни, что до конца сделало его непримиримым радикалом, хотя оно было не столь продолжительным.

– Братья и сёстры! – воззвал он к залу. – Сегодня я пришёл к вам, чтобы возвестить благую весть – момент, когда мы обретём наши свободы и права близок! Если вы мне позволите, я расскажу вам как можно вырваться из-под чёрного гнёта такого убожества, как проклятая диктатура!

Зал гордо и с вызовом взирает на Алехандро, глаза людей наполнены глубокой жаждой, что разъедают их души. Эта была древняя жажда, впервые появившаяся у людей ещё во время средневековья, когда люд понял, что они могут получить свободу, что способны принять участие в делах страны, что имеют силу свергнуть тиранов. Это было, когда люди попробовали сладкий, но в, то, же время сильно опьяняющий, вкус госпожи демократии и свободы, принесённый им философами. Но в глазах людей была ещё и иное желание. Эта жажда, этот голод, они были рождены самой гнетущей обстановкой, что стояла вот уже больше двух недель. Серость и застой – вот как можно было охарактеризовать нынешнюю атмосферу, что угнетающей стеной легла на душу каждого, проминая её своим весом. Люди желали решительных действий, что ознаменуют начало изменений. Их переполняло рвение, которое они желали выплеснуть и заняться реальным делом. Им просто осточертело ожидать чего–то непонятного и вечно обещаемого.

Давиан кормил людей лишь непонятными и туманными обещаниями, которые каждый раз он произносил с такой помпезностью, что любой оратор позавидует. Единственной победой, которую он до сих пор смаковал, было утверждение некой иерархии, которая до сих пор даже не обговаривалась. И то, он понимал, что это скорей была не победа, а временная примочка, направленная на удовлетворение собственных амбиций. Люди так ждали хоть какого–то действа, хоть чего то, а тут Давиан, накормил их души своей эфемерной иерархией, обманув их грандиозные ожидания.

И сейчас Алехандро стоял, готов предложить, что–то намного больше иллюзорной иерархии. У юноши были те самые вино и хлеб, которым он мог утолить жажду и голод страждущего народа. В глазах парня появился странный блеск, исходивший из души, а не бывший отражением яркого света. Алехандро был полон рвения и фанатизма, который раскрылся во время недлительного содержания в распределителе.