Берлин не отставал в своих притязаниях. Бисмарк и затеял эту войну только ради Шлезвиг-Голштинии, Ганновера, Кургессена и Гессен-Нассау. О судьбе Франкфурта на переговорах уже и не заикались. Свободный прежде город был не только оккупирован прусскими войсками, но и подвергся тотальному разграблению. Когда на горожан наложили контрибуцию в двести миллионов талеров, бургомистр покончил жизнь самоубийством.

Для Саксонии, чьи войска сражались на поле Кениггреца плечом к плечу с австрийцами, Вена просила снисхождения. И в этом ее поддерживали Париж и, молчаливо, Лондон. Британии не нравилось чрезмерное усиление молодой и агрессивной Пруссии. Представитель Наполеона предлагал альтернативу, которая опять никого, кроме Франции, не устраивала – Северогерманский союз и единый, немецкий парламент. Уж чего точно не хотели ни Вильгельм, ни Александр, так это демократизации Пруссии. Бисмарк породил немецкий национализм, и теперь этого зверя нужно было кормить. В том числе и обглоданной до костей, обобранной оккупантами Саксонией.

О каком Северогерманском союзе могла идти речь, если население собственно Пруссии после присоединения северных герцогств более чем втрое превышало число жителей остальных двадцати двух предполагаемых членов?! Один прусский дипломат из свиты Бисмарка на переговорах метко заметил о «совместном проживании собаки со своими блохами».

Компромисс никого не устраивал, одни и те же доводы произносились уже по третьему разу, и причин для продолжения этой бессмысленной болтовни у князя Горчакова не было. Но и просто уехать, хлопнув дверью, русская делегация не могла себе позволить. А тут такой замечательный повод. Глава миссии, его императорское высочество великий князь Владимир обязан был присутствовать в столице на торжествах по случаю рождения племянника. Приличия соблюдены.

Последовавший после закрытия Венского этапа переговоров ожесточенный обмен телеграфными депешами вылился в твердую уверенность, что патовая ситуация не может быть разрешена, пока главы Франции, Пруссии и России не встретятся лично и не примут основополагающих решений. И здесь как нельзя лучше подвернулась Парижская Всемирная выставка, куда были приглашены и Александр Второй, и Вильгельм Первый Прусский. Тем более что Наполеон, французский император, так настойчиво приглашал. Для него сам факт этой исторической встречи в его столице значил не меньше, чем территориальные уступки в северогерманских герцогствах, на которые никак не соглашался Бисмарк.

Кстати сказать, затягивание решения галицийского и северогерманского вопросов оказалось весьма накладным для русской казны делом. И расходы на снабжение экспедиционного корпуса, и многолюдная делегация на переговорах в Вене – были весьма затратными статьями. Так еще и, как жаловался мне в письме великий князь Константин, русский посланник в Вашингтоне, барон Австрийской империи Эдуард фон Штёкль, оскорбленный вторжением русской армии в Галицию, прервал переговоры о продаже Аляски. Эзоп, по его собственным словам, впадал в сущее бешенство, стоило только ему вспомнить об этом никому не нужном клочке промороженной земли и о тех миллионах, которые можно было за кусок льда получить. Об огромных тамошних запасах золота Константин не думал. Я уж не говорю о стратегическом значении для России кусочка американского континента в грядущем противостоянии с США.