Тео почувствовал, что ворот плаща давит слишком сильно. Воздуха не хватало.

— Говорит… — всхлипнул Кобзарь. — Говорит, не справляюсь с обязанностями… Болт… болтливый… Го-говорю… много лишнего… Одни хло… поты… Нового, говорит, Тео… Найдет нового Глашатая!

Кобзарь тоненько взвыл и мелко задрожал, и до Теодора донесся грустный перезвон его бирюлек. Сердце в груди Теодора забилось быстро, как у загнанного зайца, перед глазами все поплыло.

— Она же не может, — пробормотал Тео. — Не может просто так… Но ведь…

— Не может? Тео, ты забыл, кому я служу…

Кобзарь поднял лицо, и Теодор отшатнулся.

Странно было видеть улыбчивого, радостного Глашатая таким: растерянным, блеклым, пустым, будто высосанное кем-то яйцо, от которого осталась одна скорлупа. Тео присмотрелся: за спиной Глашатая темнела серая, обшарпанная стена, а чуть дальше угадывался узор сетки: прутья решетки.

— Прости…

Кобзарь покачал головой.

— Таким, как я, бессердечным, нельзя иметь друзей. Я знал это, Тео. Знал, что поплачусь за свои слова. Но не сдержался. Понимаешь, видеть каждый раз Макабр, общаться с игроками, помогать им, терять их… Мне так хотелось… Боже, Тео, мне всегда — понимаешь? Всегда — в душе хотелось, чтобы кто-то из тех, для кого я был лишь посланником Смерти, разглядел меня настоящего. Ах, Тео… но я забыл, что тот, у кого отняли сердце, не может просто так взять и полюбить. Я забылся…

У Теодора внутри все сжалось.

Смерть казнит Кобзаря.

За то, что он помогал им.

Нет!

— Смерть довольна тем, что Йонва на свободе. Но она боится, что вы ему помешаете. Когда она узнала, что я дал тебе подсказку, Госпожа вышла из себя и приказала схватить меня и отправить в Ноктумгард. В ту самую камеру, где сидел Йонва.

Кобзарь провел ладонью по щеке, стирая сажу. Уставился куда-то поверх кольца, закусив нижнюю губу. Его подбородок трясся.

— Нет! — твердо повторил Теодор. — Нет же.

Он стиснул пальцы в кулак.

Смерть отняла у него все. Родителей. Филина. Тетю. И теперь хочет отнять настоящего друга, который ничего плохого не хотел сделать… От несправедливости у Теодора выступили на глазах слезы.