– Сеть не трахается. Пока, по крайней мере. Если хочешь не только подрочить, приходится выйти на улицу.

– Нандита, что у тебя на уме?

– Ты натолкнула меня на одну мысль.

– О чем?

– О цене безопасности. О следующем Майкле Харрисе. Только не говори, что ты про него забыла.

– Не забыла. Просто не понимаю…

– Каждый год от дел, связанных с огнестрелом, умирают двенадцать тысяч человек, Амаль. И в США. И тут, у нас.

– По большей части в США, слава богу, – возразила Сабри. – Но да, ты права.

– И я после разговора с тобой все думала о том, как же Харрис спятил, что расстрелял детский сад, как все говорили, что из-за смерти сестры он окончательно слетел с катушек. Вот только…

– Только? – эхом отозвалась Сабри, когда пауза слишком затянулась.

– Что если он не сошел с ума? – закончила Беккер.

– Да как иначе-то?

– Он потерял сестру. Из-за классического акта бездумного насилия. Вся эта культура оружия, сама знаешь, НРА держит всех за яйца, и, если кто даже шепнет о контроле за оборотом оружия, его подстреливают на месте. Фигурально выражаясь. – Беккер кашлянула. – Слова не сработали. Юридические меры тоже. Но мог сработать поступок столь немыслимый, ужасный, непристойный и неописуемо злобный, что после него даже отбитые на голову любители пушек не смогли бы возразить против… контрмер.

– Постой, ты хочешь сказать, что кто-то, ратующий за контроль над оружием, – человек, у которого в перестрелке убили сестру, – намеренно расстрелял детский сад?

Беккер развела руками.

– Так, еще раз, ты говоришь, что он превратился в монстра. Убил сорок человек. Ради чего, ради законопроекта?

– Сорок человек против тысяч людей каждый год. Даже если бы закон уменьшил эту цифру на пару процентов, он бы вернул свои инвестиции уже через неделю или две.

– Инвестиции?

– Ну, жертвы, – пожала плечами Беккер.

– Ты хоть понимаешь, насколько дико это звучит?