Пробитое стрелой плечо сильно опухло. Вздувшееся, лоснящееся, оно походило на какой-то перезрелый, загнивающий фрукт, и сломанное древко торчало из нее, словно сухая плодоножка.

— Терпи, — повторил Глеб и ухватил пальцами обломок стрелы.

Ирт застонал. Глеб стиснул зубы.

— Терпи! — Он рванул деревянную занозу, ощутил, как ее стальное острие рвет мясо. Кровь брызнула на пальцы — теплая, словно парное молоко, скользкая, будто машинное масло.

Ирт охнул.

— Дыши ровно!

Глеб отбросил стрелу, схватился за копье, начертил в воздухе круг — по часовой стрелке; нарисовал крест: горизонтальная черта — справа налево, вертикальная — снизу вверх. Знак излечения проявился на миг — алый, как кровь, пульсирующий, словно живое сердце. Тонкая нить протянулась от него к копью — Глеб подхватил ее острым наконечником и перекинул на Ирта.

— Не шевелись!..

Знак лопнул, окрасив воздух мелкой багряной пылью. Она обволокла Ирта и через секунду бесследно исчезла.

— Все! — сказал Глеб, с тревогой глядя на друга.

Получилась ли волшба? Не навредил ли он, выдернув стрелу, растревожив рану?

Ирт громко выдохнул и медленно сполз на постель. Руки его дрожали.

— Ну, что?.. — спросил Глеб, боясь, что не услышит ответ. — Как ты себя чувствуешь?..

Спина Ирта была вся в крови, и Глеб не мог разобрать, спала ли опухоль, затянулась ли хоть немного рана. Он скомкал висящее на спинке стула полотенце, наклонился к товарищу, собираясь обтереть его плечо. Но не решился. Он все еще чувствовал пальцами, как стальной наконечник стрелы рвет мышцы и выворачивает рану наизнанку. Это было отвратительное, тошнотворное ощущение.

Глеб вытер руки, бросил перепачканное полотенце на кровать.

— Ну же, Ирт!.. Не молчи!..

— Я…

— Что? — Глеб наклонился к товарищу.

— Я…

— Говори!