Фаталия кинулась на мага, не надеясь поразить его мечом, но рассчитывая сбить на землю подножкой или подсечкой — дать шанс Танку, спасти Богоборца, и весь свой отряд спасти: и кузнеца Сласа, и Рахата, и Лерика, и сестричку Фиву…

Лязг оружия и людские крики странным образом растянулись; вопли раненных превратились в рык, посвист стрел обернулся гулом. Воздух сделался вязким, всякое движение замедлилось, а через миг и вовсе остановилось.

Фаталия изо всех сил тянулась к Белиалу — но мышцы ее закаменели, кожу будто воском облили. Она рвалась вперед — но тело ее не слушалось.

Все замерло. Люди превратились в статуи.

Установилась полная тишина.

И лишь два голоса звучали в ней.

9

Безумие продолжалось. Они собирались ввязаться в самую горячую, самую масштабную схватку из всех когда-либо виденных Глебом. Они мчались в свалку, в дикую мясорубку, вместо того, чтобы драпать от нее со всех ног.

Грохотала, лязгала, скрежетала сталь. Вопили, хрипели люди. Кто-то то ли песнь пел, то ли молился:

— И сказано: сила его бережет дружину его; сказано: каждая смерть его — жертва на алтаре справедливости; сказано: каждая жизнь его приумножит число друзей его и число врагов его…

Ирт бежал на полшага впереди. Он тоже бормотал что-то, кажется, вторил этой странной молитве:

— Сказано: путь его будет пройден, и смерть побеждена… Сказано: дело его — дело многих, жизнь его — жизнь каждого…

Глеб вдруг понял, что все эти слова — о нем, о Богоборце. Это ему пели песнь, это ему молились.

Это за него сражались.

За него гибли…

Он обогнал Ирта. Он уже наметил свою первую жертву: человек в маске Смерти бестолково размахивал черным мечом над головами товарищей, пытаясь пробиться в первые ряды сражающихся.

Глеб представлял, как его копье пронзит открытую шею Двуживущего.

И Глеб знал, что одним этим убийством дело не ограничится.

Он почувствовал силу. Сила рвала его изнутри, она искала выход.

Глеб рванулся вперед, словно стайер перед финишем — и будто окунулся в густой холодный кисель.