— Да. Горгульи не размножаются обычным способом. Они бесполы. Гигантская матка откладывает яйца, из которых потом вылупляются эти твари. Впрочем, ее даже маткой нельзя назвать. Она гермафродит.

— Кто? — Коготь сдвинул брови.

— Ладно, это не важно.

Маг помолчал, затем сказал:

— Надеюсь, эта твоя матка окажется достойным противником.

— Можешь не сомневаться. Но лучше, если б ее вообще не было…

Им еще четырежды встречались злобные крылатые создания. Тролль, орудуя дубиной, легко расправлялся с неуклюжими коротконогими бестиями. Глеб и Коготь до поры до времени не вмешивались в скоротечные схватки, держались позади. Правда, маг то и дело порывался испепелить какое-нибудь чудовище, но в тесном пространстве подземного хода он не мог использовать магию, не задев при этом размахивающего палицей широкоплечего великана. И потому Коготь только стоял, жадно вытянув голову и шумно выдыхая воздух каждый раз, когда Тролль опускал дубину на очередное адское создание, дробя тому череп, ломая ребра, перебивая крылья…

Вскоре они потеряли счет времени и пройденному расстоянию. Оглядываясь назад, они видели уходящий наверх, к поверхности, кусок извилистого туннеля, отмеченный десятком горящих факелов. Впереди их поджидала темнота, и они погружались, входили в нее, словно в воду, гуськом следуя друг за другом — сначала сутулящийся Тролль, затем худой Коготь с магическим светильником над макушкой, и Глеб, осторожный, бесшумный, опасливо заглядывающий в черные дыры боковых ходов.

Они не сразу заметили, что пол под ногами стал понемногу выравниваться. Сделалось просторней, и Тролль уже не сутулился, держался свободно. Да и Коготь больше не цеплялся посохом за неровности низкого потолка.

Вонь усиливалась. Ноги скользили, и друзья старались не думать, по чему они сейчас ступают.

Еще несколько шагов — и стены внезапно разошлись и исчезли, словно провалились во мрак.

Друзья замерли, в миг ослепнув. Даже светящийся шар над головой Когтя вроде бы померк, и уже не мог разогнать тьму.

Плотная, почти осязаемая темнота окружила друзей, и в ней чувствовалось нечто, жуткое и безобразное, спрятавшееся во мраке, растворившееся в вечной ночи подземелья.

Что-то живое.

Они затаили дыхание, ощущая незримое присутствие чужой жизни, напряженно вслушиваясь в него. Замерли и тут же потеряли друг друга.

Потеряли себя…

Непроглядная темь.

Но здесь жили звуки.

Гулко капала вода. Звенела. Лязгала…

Глеб невольно закрыл глаза и представил, увидел явственно, как тяжелые капли набухают на каменных сосульках, толстеют, нехотя вытягиваются, и отрываются, и падают черными жемчужинами — плюх! — и разбиваются вдребезги, разлетаясь на тысячи влажных осколков. И еще он увидел, вообразил, как напряженно и недобро смотрит на них из темноты дьявольское существо, как оно медленно подползает к ним, шурша волочащимися складками кожи. Он услышал, как тварь переговаривается сотней тихих шепчущих голосов, бормочет что-то, манит, зовет, приглашает. Он заглянул в ее мысли и поразился их чуждости, дикости и жестокости. Но он увидел там красоту. Непередаваемую прелесть смерти. Счастье страдания…