Слова Фармака показались мне не лишёнными смысла. По крайней мере, над этим стоило поразмыслить, а не отмахиваться, как от бессвязного лепета младенца:

- Но это же очень тяжело! - вырвалось у меня, когда представил, с какой филигранной точностью действует Катаржина. - Она, как канатоходец - один неверный шаг, и упадёт вниз.

- Это ты упадёшь, - гном твердо посмотрел мне в глаза: - это я упаду или, вон, Фармак. А княжна с детства занимается подобными манипуляциями. Вот заставь меня вылезти на канат..., да я и шага не сделаю, как полечу вниз, махая лапками, а профессионал не только пройдёт, но ещё и вензеля всякие будет выделывать. Серёга, не равняй нас с местной аристократией - не то воспитание.

- То есть, нам с ней не справится, - пришёл я к неутешительному выводу.

- Если будем, как идиоты карабкаться на канат, то нет!

Я уже как-то запутался во всех этих сравнениях и аллегориях, поэтому молча уставился на гнома, пытаясь сообразить: какую мысль он пытается донести. При чем тут канат? Зачем на него лезть? Постепенно ко мне начало приходить понимание, но Фармак не стал ждать, пока я соображу, и сказал прямо:

- Если Катаржина сильна в интригах, надо заставить её покинуть зону комфорта и заставить вступить на нашу территорию.

- У нас одно из сильнейших на всем континенте воинских подразделений. Вы предлагаете, по примеру аристократов, поднять восстание?

Показалось, будто после моих слов все стихло; обитатели монастыря старались не задерживаться на улице, спеша укрыться в тёплых комнатах. Мелкий дождь покрапывал, еле слышно стуча по навесу конюшни. Тяжёлая задумчивость читалась в сплошном покрове серых туч, которые нависали над замком, раскинувших свою плотную завесу над всем княжеством. Вдалеке, на севере, тяжело ворочалась гроза. Её отдалённый рокот донёсся тихим порыкиванием, но скоро, очень скоро она доберётся и к нам.

Глава 20.

Глава 20.

Три плана.

Громыхайло смотрел в чёрное окно. На улице бушевала гроза; короткая вспышка молнии осветила крепостную стену, массивные башни и, утопающий в потоках воды, внутренний двор монастыря; только через несколько мгновений раздался треск и покатился плавно, удаляясь и уплывая куда-то, в бесконечную небесную даль.

Не то чтобы гном любил грозу, просто ему не хотелось смотреть в глаза взбешенного мисальдера и слушать тишину, повисшую в кабинете. Офицеры ордена молчали, изредка, обмениваясь короткими взглядами, ёрзали в креслах, пытаясь устроиться, но неудобство они испытывали не из-за мебели, а из-за темы совещания.