— В глотку тебе двести каракатиц, не будь крысой сухопутной! О, Адамчик, ты?! Мое тебе здравия желаю! Ты же ведь никогда паскудой не был, с чего жаждущему глоточка рома жилишь?

— Ты, когда напиваешься, начинаешь песни орать. А у тебя ни слуха, ни голоса.

Риммон строго посмотрел на Шуршулю.

— Братишка, ты чего мне не говорил, что это консалтинговое зеркало списано с корабля, к чертям собачьим, за хронический алкоголизм? Оно же явно бракованное! Такой нам информации понавыдает, мы потом вовек не распутаем.

— Я не списано, айсберг тебе в гланды!

— Адамчик, ты вот об этом подарке говорил? Может ну его? Пусть лежит тут, грезит морями.

— Да хорошая вещь… — Жучара копался в переметной суме, явно что-то искал. — Многофункциональная. И поговорить с кем всегда будет, и сложный вопрос разъяснит… Ну и собутыльник. Бери, не бойся.

— Если оно не перестанет дерзить и обзываться, я его грохну.

— Оно твое теперь, делай что хочешь.

— Эй-эй! Осторожней, пятьсот пингвинов тебе в трусы! Или семь лет несчастий захотел?

— Я придумал. Бить я его не буду. Вот приедем в замок, там найду стеклорез. И каждый день буду отрезать по кусочку.

— Ты че, че задумал? Че задумал, салага? Ты знаешь, насколько я ценное?

— Жучара, а у тебя нет случайно с собой наждачки?

— Зачем? Рот ему не заткнуть, оно со всех сторон стеклянное.

— Амальгаму его стереть к бесам.

— Эй, ну ладно! Че ты завелся, мачту тебе в… Ну… Мне, мачту, ладно. Я просто тут очень уж долго лежало, вот и накипело… Но ты вот спроси меня о чем ни будь, вот спроси!

— Как тебя заткнуть на ближайшие полчаса?

— Налить.

— А петь не начнешь?

— Да чтоб мне треснуть!