Фантас смотрел на меня и ждал.

— Я согласен. Принимаю миссию.

— Отлично! Тогда идём со мной. Хасима будет рада предложить тебе свои услуги.

— У вас можно прокачать инвентарь? — спросил я с надеждой, следуя за Стражем.

Ехидна трусила рядом, нюхая тухлую воду и недовольно отфыркиваясь. Усы у неё топорщились. Ишь, привереда! Можно подумать, на болотах она пила исключительно нарзан и спала на пуховой перине.

— Посмотрим, что удастся сделать, — отозвался через плечо Фантас.

Когда мы подошли к двери, она открылась, и Страж кивнул кому-то в темноту.

Я переступил порог и оказался внутри крепости мутантов. Впереди мелькнула невысокая фигура. Кажется, она вела нас, хотя едва ли Страж нуждался в том, чтобы ему указывали путь. Зажёгся фонарь, и я увидел, что его держал карлик, волосы которого больше походили на иглы дикобраза — то ли это был результат генетических изменений, то ли они так затвердели из-за грязи.

Через минуту мы выбрались на свет. Его источали забранные металлической сеткой лампы, установленные вдоль стен квадратного дворика. Здесь было полно мутантов. Создатели игры постарались на славу, придумывая им внешность. Некоторые выглядели просто редкостными уродами, другие походили на людей, третьи, напротив, больше напоминали животных или фантастических тварей. В общем, передо мной предстал настоящий калейдоскоп чудищ всех мастей.

— Осмотрись, — проговорил Фантас. — Увидимся через некоторое время, и я проинструктирую тебя относительно задания.

Вам загружена карта Хасимы.

Страж ушёл, а я, игнорируя откровенное любопытство обитателей крепости, открыл план города, чтобы найти магазин и мастерскую. Надо было избавиться от лишнего инвентаря и кое-что прикупить.

Пара «детишек» (возраст мутантов трудно было определить, может, это были коротышки) робко подошли к Ехидне. Кажется, они воспринимали её как диковинку. Ну, да, едва ли им удавалось выбираться за пределы мегаполиса и бродить по Гелиосским болотам. Вспомнив, как Ехидна ловила и пожирала крыс, я на всякий случай приказал ей стоять смирно. Она покосилась на меня и заурчала, а затем села, обвив себя хвостом со змеиной пастью вместо кисточки. Я так и не придумал ей имя. Мечу тоже. Почему вообще эта идея преследовала меня? Может, из-за того, что Герстер напихал в «Полночного рыцаря» кучу намёков на древнегерманский эпос? Помнится, тогда любили давать имена всему подряд. С другой стороны, какое мне до этого дело? А вдруг это у цифрового образа Виллафрида зудело и свербило, а не у меня? Я ведь иногда воспринимал его ощущения почти как свои.