— Знали ли вы, что делаете?
Это был единственный казавшийся ему важным вопрос.
— Да, и я сделала бы это снова, — она словно плевалась словами. — Это единственный способ заставить мерзких паразитов отказаться от своей власти.
Капрал Ишилар дернул ее цепь.
— Вы говорите со своим Императором, Наршанажен.
— С моим Императором? — Ее смех был так же груб, как рваный шрам на руке Майи. — Это не мой Император. Разве он догадывался о моем существовании? Он бы никогда даже не узнал моего имени, если бы не славный удар, который мы нанесли вашей прогнившей власти.
— Вот так вы его называете? — Сказал Майя. — Славным?
— Славным, — вызывающе повторила она.
Он подумал о похоронах в Улимере Сето и почувствовал себя почти больным.
— Тогда нам больше нечего сказать.
Она кричала, пока Ишилар с одним из офицеров из Амало тащили ее по коридору, и этот крик был страшен, как ветер между шпилями Алсетмерета.
— Ваше Высочество, — сказал Кала, — вы не обязаны это делать. Никто от вас этого не требует.
—
С Бралшенаром все обстояло еще хуже, чем с Наршанажен; от ужаса он пресмыкался даже перед охранниками и был готов рассказывать что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Бесполезно было задавать ему вопросы, ибо он говорил лишь то, что Майя, по его мнению, хотел услышать. Майя слушал в течении нескольких минут, считая, что обязан терпеть, если не ради Бралшенара, то ради всех, кого Бралшенар убил. Наконец, он произнес:
— Вы сами сделали свой выбор, Мер Бралшенар, — и кивнул Ишилару.
Зато Мер Шуливар оказался совсем не таким, каким Майя ожидал его увидеть, хотя, по правде говоря, вряд ли он мог сказать, чего именно ожидал. Шуливар был высоким, немного угловатым мужчиной с коротко обрезанными черными волосами и ярко-голубыми глазами; его кожа в свете факелов казалась такой же серой, как у Майи. Они посмотрели друг на друга. Шуливар не выглядел ни испуганным, ни враждебным, и Майе, как ни странно, было легко задать свой вопрос:
— Почему вы это сделали?
— Потому, что это нужно было сделать, — ответил Шуливар.
Майя видел, что он абсолютно уверен в своих словах, и его спокойствие исходит не столько от мужества, сколько от убежденности.