– Вот как! А электричество откуда берете?

– Так генератор у нас свой, самодельный. На пару́ работает.

– А пар? Уголь жжете?

– Фу! Что мы, в самом деле, дикие люди какие? У нас бак есть с водой, а в том баке стержни зачарованные − воду кипятят. Работает такой стержень два месяца, потом наново переколдовывать… То есть как − два месяца… Когда нам их почтенный господин Метлби зачаровывал, пока его в кутузку не уперли, тогда на два хватало, а теперь нанял Форинт какого-то столичного колдуна. Колдун хороший, но все больше по книжкам − теория, там, понимаешь, то да се. Теперь чар хватает недели на две. Пришлось запасной бак клепать…

Фигаро открыл было рот, но потом решил не упоминать о том, что именно он упер «почтенного господина Метлби» в кутузку. Даже с учетом того, что колдун-убийца сейчас наверняка сидел где-нибудь на Дальней Хляби, попивая кофеек и набрасывая очередную статью для «Ворожбы и Жизни», Туск вряд ли бы оценил работу следователя по достоинству.

– Так вот и живем, господин Фигаро… А вот и ворота в цех! Милости просим!

Следователь, внутренне содрогаясь, схватился за нос, жалея, что у него нет лишних рук, чтобы закрыть ими уши, но когда огромные ворота с гидравлическим запорным механизмом остались позади, оставил нос в покое и недоуменно огляделся.

Да, в цеху было довольно шумно. Но ничего похожего на оглушительный, рвущий уши грохот, который заранее представил себе Фигаро − куда там! − столичные студенты, из тех, что одевались в рваные косоворотки и называли себя «нигилистами», нажравшись дешевым самогоном, бывало, громче орали под окнами (студиозусы с факультета метафизики, вроде самого Фигаро, чаще распевали «Молодого некроманта» или «Куклу Колдуна» − жутко пошлую песенку о суккубе, вселившейся в деревянную лошадку, а будущие медики − «Мое сердце остановилось». И у всех у них, вспомнилось следователю, были балалайки с выжженными волками, черепами и кучей порванных струн на грифе).

Запахи… Запахи цеха, неожиданно для него самого, привели Фигаро в полный восторг. Ароматы раскаленного металла, горячей канифоли, краски и еще чего-то тонко-неуловимого, промышленного ласково щекотали ноздри следователя. Он шумно сопел и закатывал глаза. Туск, глядя на это, хохотал, хлопая себя ладонями по объемистым бокам. Тележка ехала дальше.

Вокруг гудел цех: под высоченной крышей, теряющейся в сизом тумане, возвышались решетчатые конструкции в которых что-то гудело и искрило, шипели клапаны на клепанных баках, стучали молотки, крутились колеса станков, − а люди! Сколько здесь было людей − не сосчитать! Они стояли у медленно ползущих конвейерных лент, они сидели у длинных деревянных верстаков, они лежали под жуткого вида конструкциями, похожими на обглоданные скелеты ископаемых ящеров, они даже висели в воздухе, обвязавшись широкими ремнями, и каждый из них был занят делом.