Дверь в летний домик не взламывали. На замке – никаких следов. Может, конечно, тут поработал отменный взломщик с хорошим набором отмычек, но скорее всего дверь отворил сам хозяин, который теперь лежал в коридоре. В большой кровавой луже.

Старик посторонился, пропуская экспертов.

– Та-ак. Значит, он открыл дверь, посторонился и… А вот и сам пистолет. Вы закончили? – спросил он фотографа.

Тот еще раз нажал на спуск и кивнул. Старик вытащил из кармана ручку и ловко подцепил изящный никелированный пистолетик за спусковую скобу.

– Та-ак, и даже номер не спилен. Анджей, как только вернемся, проверьте по картотеке.

Я уныло кивнул. Как будто в этом есть какой-то смысл. Я на эти пистолетики – «беретта» 22-го калибра, дамская модель – еще на практике успел насмотреться выше крыши. Любимое оружие барышень… и воров, которые срезают у этих самых барышень сумочки. Маленький, удобный, и выстрела почти не слышно. Убить человека из «беретты» можно или точно зная, куда стрелять, или случайно. На теле покойного я насчитал три раны. Дважды пальнули в грудь, и последняя пуля в голову – контрольный выстрел, прямо как в китайском фильме про русских шпионов.

– Михаил Иванович, посмотрите, – позвал из комнаты Приходько.

Старик спокойно переступил через труп и вошел в комнату. Я опустил «беретту» в пакетик для вещественных улик, а пакетик – в портфель для образцов фирмы «Люй Шунь и сыновья». Отличная штука этот портфель. Отделений и кармашков в нем больше, чем рисинок в китайском бутерброде.

Когда я вошел в комнату, Приходько, стоя на постеленной на стол газете, увлеченно ковырялся в плафоне.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил Старик.

– Одну секунду, Михал Иваныч, сейчас…

В плафоне что-то щелкнуло, и на Приходько посыпались деньги. В самом прямом смысле. Точнее – небольшая пачка, перетянутая резинкой. Отскочив от Приходькиного лба, она шлепнулась прямо мне в руки.

– Сколько там?

Я стянул резинку и с обалделой машинальностью пересчитал. В пачке были в основном червонцы и четвертаки, но попались и несколько полусотенных.

– Пятьсот семьдесят, Михаил Иванович.

– Да-а. – Приходько спрыгнул со стола и начал стряхивать с пиджака осевшую штукатурку. – Плохо дело, Михал Иваныч.

– Если бы плохо, Иван. – Старик устало опустился на стул, нимало не заботясь о сохранности места преступления в первозданном виде, и ослабил узел галстука. – Но просто плохо, а очень плохо.

Должно быть, у меня, стоящего посреди комнаты с открытым ртом и пачкой денег в руке, был исключительно идиотский вид. Настолько дурацкий, что даже Старик смилостивился надо мной и снизошел до объяснений: