И были ему две луны.

Сима тактично держалась сзади, чтобы не мешать ему смотреть. И когда он поворачивался, она, каким-то чудом упреждая его движение – славная девочка, чудесная девочка, – вовремя пятилась назад, чтобы не оказаться между ним и его мечтой; и только крупный песок скрежетал в сосущей душу тишине по ту сторону скафандра, и крупные, слишком крупные для такой девочки следы тяжелых подошв выдавали, где она стояла и куда отступила, чтобы он мог оставаться наедине со своим вырвавшимся из детства и отвердевшим сном.

Я это заслужил, думал Наиль. Я здесь. Я это сделал, и я это заслужил. Я мечтал, я рисковал, я тратил. И я заслужил. Теперь я здесь. Вот. Две луны.

Он повторял эти слова сам себе уже больше получаса и все равно не мог поверить. Было в них нечто от гордости мухи, усевшейся на Казбек и задравшей нос: экую кучу я навалила!

Он мог бы гордиться собой. У него были для этого все основания. Но отчего-то ему хотелось не задрать нос, а встать на колени.

Марс.

Это был Марс вокруг.

Рано или поздно у любого порядочного человека, сумевшего добиться чего-то крупного, наступает прозрение. Свидевшись наконец с результатом долгих и совсем не обещавших триумфа трудов, он понимает: сам он, один, со своими кишками, с вонючим своим ливером, с куцым лукавым умишком, способным разве что хитрить, обманывать и оправдываться, с то и дело брызжущими невпопад струйками похотливых гормонов, а еще с нескончаемыми болячками, беспощадно сжирающими силы и желания, словом, сам по себе, немощно шевелясь комком слизи в пустыне, одиноко вися жиденьким марсианским солнцем в жестоком небе жизни, он никогда не смог бы совершить того, что совершил.

Раньше или позже у всякого, кто не выжег совесть по пустякам, возникает желание благодарить.

Если бы бога не было, вдруг подумал Наиль, природа не казалась бы нам красивой. Мы же самовлюбленные эгоисты, мы могли бы любоваться лишь тем, что сотворили сами.

Но именно в природе, подумал он, мы угадываем гармонию, куда более сложную и подлинную, нежели наши потуги, например, в архитектуре, неспособные оторваться от жалких прямых. Именно в природе мы прозреваем нелинейные замыслы и критерии того, кто…

Древние обожествляли чуть ли не каждую скалу, чуть ли не каждое дерево. У скал и деревьев не бывает прямых.

Наиль почувствовал, что получится нелепо. Будь он один…

Но он не способен попасть сюда один.

Но без него – и они бы сюда не попали. Если бы он это не начал, они бы и не подозревали, что могут такое…

Опять двадцать пять: да разве он это начал?

Он никогда не был религиозен. Не было у него времени дребеденью забивать голову. Но вот теперь там, где нет синего марсианского саксаула, но зато есть Марс, пусть не детский и оттого куда более страшный и скучный, ведь реальное дело всегда кропотливее сказки, но зато НАСТОЯЩИЙ, Наиль просто должен был, должен был сказать столь же настоящее «Спасибо».