Кеннисон выключил телевизор прежде, чем диктор, делая прекрасно ухоженными руками красивые жесты, понесет всякую чушь о том, «что все это означает», и устало оперся на стол. Значит, они добрались до старины Бентона. Он достал тонкую сигару и закурил, сломав две или три спички. Бентон. Какая ирония судьбы! Из всех членов Совета Бентон, наверное, заслужил это меньше всех. Не то чтобы на руках у него совсем не было крови, но он всегда был очень скуп на устранения. А что до того человека, который сидит без работы два с половиной года, то кто ему сказал, что он может работать только на автозаводе? Впрочем, мир полон людей, которые только и думают, как бы переложить ответственность за свою собственную жизнь на кого-нибудь другого. Неважно, кого они при этом винят — богов или дьяволов, важно, что во всем виноват кто-то еще. Жаль, что Общество на самом деле не так всесильно, как думает этот человек. Что ему недоступны микроманипуляции, без которых нельзя урегулировать жизнь до последней мелочи и сгладить все острые углы. Будь у него такая возможность и попади оно в хорошие руки, хаосу истории был бы положен конец. Все слои населения смогли бы работать гладко, без сучка и задоринки, без всяких конфликтов, без всех этих войн, забастовок, конкуренции, преступности.

Смерть Бентона была бессмысленной. В этом есть что-то бесконечно печальное. Бессмысленная смерть. Бесцельная смерть. Всякая смерть должна иметь какой-то смысл.

Кеннисон вынул сигару изо рта и ткнул ее в пепельницу. Может быть, удастся извлечь пользу из смерти Бентона. Воспользоваться ею в своих целях. Это самое меньшее, что он может сделать для брата Бентона.

Он взял трубку и набрал номер. Услышав щелчок, он сказал:

— Это Лев. Номер третий.

Как только скрэмблер был включен, Пейдж спросила, видел ли он новости.

— Да. Ты думаешь, теперь чернь возьмется за всех нас?

— Откуда я знаю?

— Мне кажется, вряд ли.

— Как по-твоему, сколько еще членов Совета мы должны потерять, чтобы это можно было назвать определившейся тенденцией? — спросила она ехидно. Но Кеннисону показалось, что в ее голосе прозвучала нотка сдерживаемого страха.

— Троих, — не задумываясь, ответил он. — Трое — это будет статистически значимо.

— А ты хладнокровный мерзавец.

— Послушай, если мы все сейчас ударимся в бега, это только докажет, что обвинения справедливы. Нужно держаться.

— И ждать, пока нас не перебьют поодиночке?

— Попроси защиты у полиции. — Эта мысль осенила его совершенно неожиданно. — После сегодняшнего случая всякий, кто упоминается в бомонтовской распечатке, имеет полные основания это сделать, и полиция не станет задавать никаких вопросов.