Ключом, но не самим же другом!

Они теперь понимали друг друга. Почти говорили. Хотя Микис, от рождения способный к языкам и свободно болтающий на дюжине принятых в Обитаемом Космосе диалектов, не мог сказать с уверенностью, на каком из известных ему языков происходил этот их разговор — сбивчивый и непрерывный одновременно. Не та цепь смутных чувств, что позвала его на помощь попавшим в Ловушку спутникам, а затем вывела их всех из капкана, нет — это был уже обмен более-менее ясно сформулированными мыслями.

Этот странный диалог и был смыслом его, Микиса Палладини, существования в последние сутки. Разговор продолжался даже во время их дневного нервного, неспокойного сна. Его перестало удивлять все это. Словно так и должно было быть всегда. У Микиса успела выработаться привычка — машинально прижимать повязку с камнем к животу, как только его контакт с невидимым собеседником начинал ослабевать.

Поэтому он оказался последним из всех, услышавших этот пришедший с небес звук. Да, собственно, не он, а как раз этот его незримый друг услышал его и... притих. И на Микиса словно бы шикнул.

Что-то важное затевалось там — в закрытом занавесом тумана небе.

Все семеро путников замерли.

К надвигающемуся с высоты трепещущему гулу добавились сначала едва слышные, а потом уже легко различимые голоса — совсем не птичьи, скорее какие-то потусторонние, переполненные сжимающей душу тоской, высоким, клокочущим гневом и в то же время такой же высокой, прозрачной и отрешенной радостью. Они то вскрикивали, то окликали друг друга, то заводили сбивчивый, перерастающий в гомон разговор, эти невидимые и странные существа...

А туман становился все плотнее, все реальнее — словно был соткан не из мельчайших капель влаги, а из камня или из тусклого, матового металла. И словно каменные или кованые своды наполнились гулким, перекатывающимся эхом, которое бесконечно повторяло и перебрасывало с одного конца плато на другой раздававшиеся в нем голоса таинственных крылатых созданий.

А потом к этим слышимым голосам добавились другие — сродни тем, что изредка окликали Микиса во время его пути через Аш-Ларданар. Сродни голосу его незримого друга. Только были эти неслышимые голоса тревожны и беспомощны. Не обращенные ни к кому, они словно вторили той тоске и тому гневу, которые принесли сюда, на каменное ложе горного плато, невидимые крылья... Душа Микиса сжалась, засуетилась в тесноватой клетке его порядком утомленной плоти. А его друг словно очнулся и вновь заговорил.

Но заговорил не с ним. Незримый приятель Микиса обратился к тем — смятенным и испуганным соплеменникам, неожиданно снизошедшим на Аш-Ларданар. Теперь Микис понял, что то были именно соплеменники его друга, такие же невидимые, преисполненные неземной мудрости и так же, как и его незримый собеседник, — обреченные. Обреченные на нечто такое, чего ни вместить, ни постигнуть человеческий разум не мог. Только вот были они растеряны, и мудрость их была еще только мудростью новорожденных, явившихся в новый и чуждый для них мир.