Он глубоко вздохнул и снова кивнул.

— Послушайте, сержант… один из парней в этом здании… Может, вам не стоит идти туда одной.

Я мило ему улыбнулась.

Уилл поднял вверх пустые руки, будто я направила на него пистолет.

— Верно. Извините.

* * *

Целых три дома имели квартиры с видом на парковку в целом и на квартиру Борденов в частности. Я остановилась на парковке, окинула взглядом окна и затем начала с левого дома.

Прошло больше часа, а мои усилия не увенчались успехом, и я поняла свою главную проблему: я — не Гарри Дрезден.

Дрезден осмотрелся бы с рассеянным выражением на лице, побродил по округе, натыкаясь на вещи и не заботясь о профессиональной осторожности, даже если это место преступления. Он бы задал несколько вопросов, в которых на первый взгляд не было смысла, сделал бы несколько замечаний, которые, как он думал, были остроумными, и многословно оскорбил бы любого, кто попытался задавить его авторитетом. Затем он бы сделал нечто, в чём не было, чёрт побери, никакого смысла, и получил результат прямо из воздуха, как фокусник достает кролика из шляпы.

Если бы Гарри был здесь, он наверняка бы вытащил несколько волосков из расчёски Джорджии, сделал бы что-то глупо выглядящее с ними, и отправился бы за ней через город, через штат, или, насколько я знаю, на другую сторону вселенной. Он мог бы рассказать мне о том, что случилось с Джорджией, больше, чем я могла выяснить, может быть даже определить преступника, точно или приблизительно. И, если пахло жареным, когда мы отправлялись за плохим парнем, то он тут же начинал швырять огонь и молнии повсюду, как будто они были его собственными личными игрушками, созданными специально и эксклюзивно для его развлечения.

Наблюдать за работой Дрездена было обычно одним из двух: либо, мягко говоря, забавно, либо воистину жутко. В смысле, все его манеры всегда заставляли меня думать о детях с синдромом аутизма. [72] Он никогда не смотрел никому в глаза больше доли секунды. Он двигался с непомерной осторожностью того, кто был на несколько размеров больше, чем обычные люди, держа свои руки и ладони близко к туловищу. Он тихо говорил, как будто извинялся за звучный баритон своего голоса.

Но когда что-то привлекало его внимание, он менялся. Его тёмные, умные глаза начинали сиять, а его пристальный взгляд становился таким напряжённым, что мог вызвать огонь. Когда же ситуация менялась от расследования до отчаянной схватки, с ним опять происходили метаморфозы. Казалось, он становился крупнее, жёстче. Он становился более агрессивным и уверенным, а его голос делался звучным гласом, который можно было услышать с противоположной стороны футбольного стадиона.