…мечта?

…надежда?

…любовь?

…Лена…

— У меня аж по лапам дрожь прошла, — жалобно сообщил Федька, уже успевший вскарабкаться на шкафчик. — Давно ее такой не видел.

— Давно? — бездумно повторил я.

— Ага. С того дня, как… — Домовой замолк, тревожно косясь на потолок.

— Не хочешь говорить?

— Ну Сань… пойми, она ж мне все-таки хозяйка, а за глаза сплетничать как-то и не…

— Тогда замолкни! — буркнул я, падая на табуретку. Выставил на стол перед собой бутылку… вытряхнул из кармана полупустую пачку и закурил.

— Сань, я…

— Нишкни!

Федька обиженно фыркнул и куда-то пропал — то ли обернулся чем-то мелким и потому невидимым снизу, то ли просто сделался невидимым. Мне, впрочем, было плевать — главное, что замолк. Я хотел тишины…

…и ненавидел ее больше всего на свете.

Тонкая сизая лента медленно уносилась к потолку и свивалась там в облако-клубок. Время замерло, словно удар двери расколол его на манер брошенных об асфальт часов — бах, и пружинки-шестеренки в стороны брызнули! Лишь в приспособленной под пепельницу чашке неторопливо самозарождались окурки. Два… три… пять…

Тишина.

Я сидел и вспоминал, как Лена вчера ночью спустилась вниз. И слушал, не скрипнет ли рассохшееся дерево.

И подбирал слова — мне нужно было, чтобы она обязательно поняла… ведь она может… ведь мне… неужели мне все только показалось?! Неужели это был всего-навсего сон, обернувшийся очередным кошмаром?!

Я должен был сказать так много. Только б она захотела выслушать, понять — и простить!

Потом сигареты кончились, а скрип так и не раздался.