Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, обвиненная и осужденная по всем пунктам, приговаривается к сожжению без предварительного удушения, после чего пепел ее будет развеян за пределами города.

Да будет это наставлением каждому и укреплением в вере и добропорядочности, для чего приговор зачитан при всеобщем собрании, с молитвой, дабы Господь и Пресвятая Дева Мария милостивы были к душам грешников, аминь».

***

Сегодня Кёльн был наполнен запахом зелени. Дождь так и не закончился, лишь превратился в постоянную капельную пелену, висящую в воздухе почти неподвижно, и солнце — это казалось выдуманным, ненастоящим — солнце по временам выступало с небес, невероятно жаркое в этом водяном окружении, распаривая ярко-зеленые от дождя листья. И Кёльн одуряюще пах зеленью — влажной, горячей, насыщенной. Кёльн плавал в запахе зелени, дождя и предощущения смерти…

Курт закрыл глаза, отвернувшись от окна, и тщательно, аккуратно оправил рубашку. Новая куртка лежала на окне; Керн даже не стал это обсуждать, не стал требовать написания запроса на возмещение ущерба, полученного при исполнении службы — просто заказал ее сам, за собственные деньги, и в тот же день Курт сжег старую, с порезанными рукавами и некогда распоротым воротником; черная кожа покрывалась прозрачными каплями, прилетающими из неподвижного воздуха — точно брызгами серебра, которое расплавил кто-то, а потом широким жестом расплескал…

Proba me Domine et tempta me ure renes meos et cor meum[206]…

Еcce excoxi te sed non quasi argentum elegi te in camino paupertatis[207]…

Курт вздрогнул, когда дверь за спиною растворилась — осторожно, тихо. Вздрогнул, хотя понял, не оборачиваясь, кто это.

— У студентов делают ставки, — голос Бруно был тихим и похожим на голос лекаря у постели умирающего. — Большинство уверено, что на площади тебя сегодня не будет.