И, взяв слово с меня, они стали решать, как быть с ним, а он же сидел на траве у ног их и улыбался, на них и меня глядя, и никто на лице его не смотрел, ибо становилось от того жутко. И стали говорить, что надобно его потопить, как и он детей наших, но побоялись все, что выплывет он либо еще что сумеет сделать с водою, коли столько она занимает в делах и мыслях и речах его; некто стал говорить, что еретиков жгут, и Инквизиция для сего не нужна, и дело нехитрое, однако же, заметить надо, что с утра капал несильный дождик, и кругом было мокро и неудобно для исполнения такового решения, а во все время происходящей у берега сей кощунственной проповеди дождь оный усилился. И тогда решено было, что Фридриху Крюгеру надлежит быть похоронену живому на том самом берегу, где сгубил он души чад наших, и там умереть в страданиях.

И вспомнил еще некто, что во всем Хамельне не видели средь идущих за ним детей одного лишь ребенка младше двенадцати лет, сиречь, дочери Фридриха Хельги, коей было в то время около десяти, и тогда возжелали горожане похоронить и дочь его с ним, как semen maleficus[122], но я по мере сил своего красноречия стал отговаривать их, чтобы не брали на души свои грех детоубийства, ибо если оставил тот человек свое дитя, жалея его либо по иной какой причине, то все ж нельзя с убежденностью сказать, что и ее дух поражен тем же злом и пороком, а, убив безвинного, сами бы они уподобились тому, кому воздают. Долго так говорил я, и, наконец, послушали меня, но постановили, дабы искуса не появилось у Хельги Крюгер ступать путем отца ее или же иное что дурное задумать, а также для увещевания, привести ее на берег Везера и дать ей видеть, какую участь примет погубитель детей наших. Так и сделали.