– У нас немного времени, – предупредил фон Вегерхоф, подойдя к столу и скептически оглядывая что-то намертво присохшее к тарелке. Помедлив, он взял со стола кувшин с водой и возвратился к Адельхайде. – Вначале попей… В коридоре мы столкнулись с одним из птенцов, незадолго до этого убили слугу, и только что Гессе – еще двоих; он уже знает, что мы здесь. Не хочу на тебя давить, но задерживаться мы не можем.

– Я приду в себя, – отозвалась Адельхайда уверенно. – По крайней мере, идти смогу.

– Для начала надо определиться, куда, – возразил Курт, аккуратно выдернул из-под нее простыню, и, придирчиво осмотрев, надрезал край и оторвал широкую полосу. – Пройденная половина пути, по крайней мере, уже проверена. Вряд ли он успеет нагнать туда еще такую же толпу народу… К счастью, если наши сведения верны, не осталось в живых по крайней мере его личных людей, а наемники ложатся легко.

– Для начала всем надо прийти в себя, – возразил стриг, поставив кувшин на пол, и, принеся Адельхайде тарелку со стола, забрал у Курта полотняную полосу. – Повернись и подними руки… Наши дальнейшие действия будут зависеть от того, как себя будет чувствовать Адельхайда и не свалишься ли в обморок ты сам.

– Спасибо, – буркнул Курт, подставляясь разными боками и тихо шипя, когда фон Вегерхоф от души затягивал повязку.

– Вы не сможете выйти отсюда.

На фогта все обернулись, разом умолкнув, и тот повторил, не глядя ни на кого:

– Вы не выйдете. Вы разозлили его. Он вас не выпустит.

– Ну и вам свободы тоже не видать, – огрызнулся Курт раздраженно. – В любом случае. Выйдем – молите Бога о том, чтобы угодить на имперский суд, а не на суд Конгрегации. Не выйдем – вам свернет шею хозяин. Или скормит вас вашей же дочери. И поделом.

– Постой, – на мгновение оторвавшись от поглощения засохшей снеди, возразила Адельхайда, понизив голос до шепота, – послушай меня. Оба послушайте; мальчики, здесь что-то не то. Я его знаю. Я его давно знаю, знаю хорошо; это не он.

– В каком смысле? – нахмурился Курт; та кивнула:

– В прямом. Он не может так себя вести. Фон Люфтенхаймер не мог сдать замок и город кучке тварей, пусть бы они не только исцелили дочь, но и воскресили жену. Не мог отдать себя в рабство такому созданию добровольно.

– Люди меняются, – заметил фон Вегерхоф. – Случается – до неузнаваемости.

– Но не так. Александер, ты его не знаешь, как знаю я. Просто поверь: то, что мы видим и слышим – не он. При каких угодно обстоятельствах он не может говорить и думать так, это не его слова, не его воля.

Стриг помедлил, глядя на фогта пристально и долго, и, отвернувшись, неспешно затянул узел на боку Курта. Он повел плечами, глубоко вдохнул, осваиваясь с теснящей ребра повязкой, и, подобрав с пола окровавленную одежду, с трудом протиснулся в рубашку.