Рекомендацию шарфюрера Курт исполнил, выпроводив оставшихся двух стражей, каковым прежде также был продемонстрирован задержанный стриг – правда, в отличие от ратмана, солдаты были пропущены в камеру под бдительной охраной бойцов зондергруппы. Оба покинули здание тюрьмы притихшими и бледными, и можно было не сомневаться, что о достоверности существования плененной твари станет известно всему городскому гарнизону и половине Ульма уже к этой ночи.

Сам он наступившей ночи не видел – поднявшись в одну из комнат для охраны, Курт просто выключился, как башенные часы, из механизма которых кто-то вынул шестеренку, и запустился снова лишь к следующему позднему утру, когда город вокруг уже шумел и волновался, точно осеннее море. Келлер обнаружился в здании ратуши, злой и взбудораженный; остаток минувшего дня и все утро его осаждали представители городского совета, возмущенные тем, что их лишили служебного помещения, и горожане, не знающие, куда и к кому теперь обращаться по вопросам, связанным с законопослушным существованием. Шарфюрер, не стесняясь в выражениях, посоветовал рату не выделываться и занять еще не снесенное старое здание совета, располагающееся невдалеке от главной площади; в случае необходимости какой-либо документации, хранящейся в архивах ратуши, было обещано впустить полагающихся к случаю лиц, всем же прочим было велено не околачиваться, не любопытствовать и пенять на себя, когда к ним будут применены силовые методы убеждения.

Фогт, пробывший все это время под замком в одной из комнат охраны, к удивлению Келлера, оставался по-прежнему в своем уме и воле, а проспав несколько часов, и вовсе стал выглядеть «как нормальный». Посетив фон Люфтенхаймера, Курт убедился в этом сам – тот действительно производил впечатление человека вменяемого, разве что крайне утомленного и опечаленного, что, впрочем, от истины было недалеко. Прикинув все за и против, уже привычными действиями сотворив воды, Курт напоил наместника, как хорошо набегавшегося жеребца, от души, влив в него едва ли меньше кувшина, прежде чем убедился в том, что тот более не корчится в желудочно-душевных муках. На миг даже усомнившись в действительности произведенного освящения, Курт спустился в подвал и, отперев дверь камеры, с порога плеснул остатками воды в лицо Конраду, удовлетворенно кивнув и удалившись под яростный вой. Фон Люфтенхаймера, однако, было решено оставить под надзором еще по крайней мере на сутки, всем интересующимся объясняя сии действия его недужным состоянием. Что делать с ним дальше, Курт еще не решил. Продолжать держать под замком и впредь – значит яснее ясного дать понять горожанам, что назначенный Императором фогт замешан в чем-то противозаконном, однако просто так отпустить его на волю, оставить без надзора вовсе есть риск, и риск немалый.