Поворот… Чисто!

…Да. Можно поискать подходящего мальчишку в деревне. А если крови должна прилиться непременно в пределах школы? Тогда… Гаффин!

Шайтан-шайтан! Как он мог не подумать про Гаффина! Совсем молодой парень, нежный и слабый, как девушка, безобидный, как кролик! К тому же очень чудной. Все жертвы школьного убийцы — люди со странностями, Огастес как нельзя лучше вписывается в их компанию… Да жив ли он ещё?!

Движимый дурным предчувствием, Веттели поспешил в правое крыло, к кабинету словесности.

Поворот… Лестница… Поворот…

Предчувствие не обмануло. Только к Огастесу Гаффину оно никакого не имело отношения.

Убийца был рядом. Поджидал за мощным выступом стены, поделившим первый этаж правого крыла на две неравные части: меньшую — учебную — и большую — жилую. Расчет был верным: совершая положенный обход школы, дежурный учитель, рано или поздно, обязательно пройдёт мимо, этого места ему никак не миновать.

Веттели явственно ощущал чужое присутствие и исходящую от него угрозу и двигался им навстречу, стараясь казаться расслабленным и беспечным. Это было не так уж трудно — он в самом деле почти не волновался. Кто предупреждён, тот вооружён; удар не будет внезапным, он сумеет его отразить.

…Пять шагов до врага… четыре… три… два…

— О! Берти! Ты Саргасса не ви…

— НАЗАД!!!

Он ничего, ничего не мог поделать! Он не успел. Нельзя отвести пулю, которая летит не в тебя.

Скрипнула белая дверь, украшенная красной пиявкой Диана Кехта. На пороге изолятора для мальчиков появилась Эмили, радостно шагнула ему навстречу…

— НАЗАД!!!

Миг — и она лежит навзничь, из развороченной глазницы торчит грубая рукоять огромного мясницкого ножа, алые струи стекают к виску.

Мир вокруг перестал существовать.

Преступник мог бы открыто подойти к застывшему над её телом Веттели и убить его хоть десять раз. Зачем, зачем он этого не сделал?

…Сколько-то он просто стоял и смотрел. Потом колени ослабли, он медленно опустился рядом. Не тормошил, не кричал, не звал, ни на что не надеялся. Война научила его безошибочно отличать мёртвое от живого.

Жизнь кончилась. И её, и его тоже. В ней больше не осталось смысла. Осталась только боль, рвущая душу в кровавые клочья. И рукоять метательного ножа, ещё горячая в его похолодевшей ладони. Один удар — и не будет больше боли. Не останется вообще ничего…

— А-а-а! Не-ет! Не смей!!! — Гвиневра вынырнула откуда-то из тьмы, сомкнувшейся вокруг, она металась перед его лицом, как мотылёк в пламени свечи, визжала и плакала, и колотила его кулачками, во что придётся, висла на руке, кусала за пальцы, мешая сделать последний, спасительный удар. — Не смей, слышишь! Не вздумай! Желание! Я должна тебе желание! Загадывай, идиот несчастный!