– Когда у меня это первый раз получилось, – продолжал Том, – я даже сам не понял, как это важно. Не поверил. Как вы сейчас. Тогда я расписал вторую. Расписал, попробовал, научился снимать и надевать. Это тоже заняло почти месяц. Третья пошла быстрее. Четвертую, пятую… на них я уже тратил не больше недели. К десятой мне уже хватало двух дней. Потом записывать стало уже необязательно. Я их уже чувствовал, мог менять, когда хотел. Со скрипом, но мог.

– Как актер, – улыбнулся я, остро чувствуя, что теперь улыбки неуместны.

– Вы в любой одежде можете раскрыть над собой зонтик? – спросил он в ответ.

– Да.

– Вот этот зонтик – это то, что вы называете маской актера. Черный, белый, красный… А под ним – такой же человек, как и все остальные. Привыкший считать ботинки частью тела. Вам это не понять. Пока вы не ощутили свою первую маску.

– Слушайте, Том, – я был достаточно резок, понимая, что разговор катится под откос. – Давайте закончим, а? Серьезно. Я понял, что вы хотели мне рассказать. Вы научились контролировать свое поведение в любой ситуации. Хорошо. Поздравляю от души. Нам всем до вас далеко. Мы все ходим в потных лохмотьях, один вы – весь в белом. Мое поведение – это набор заученных движений. Так вот, позвольте мне заученными словами сказать вам: всего хорошего. Сайонара.

– Кто вы? – спросил он вдруг.

Я запнулся.

– Что значит «кто»? Я – Норм.

– Это ваше имя. А кто вы?

– Человек. Мужчина. Работник компании.

– Бизнесмен, иностранец, человек за тридцать, – продолжил он теперь уже знакомый ряд. – Это все маски. А кто вы такой, вам совершенно неизвестно. Вы себя даже никогда не видели.

– Я иногда заглядываю в зеркало.

– И там вы тоже видите маску. Вас волнует, как вы одеты, как причесаны, царапина на подбородке, седой волос на виске. Но это – не вы. С детства, с первой осознанной минуты вы ассоциируете себя с маской. С одной, с другой, с сотней. Если бы вы росли здесь, ваше представление о себе было бы совершенно другим. Не о своем поведении, а о себе! Но это были бы просто другие маски… Маски, которые за тридцать с лишним лет вы на себя добровольно надели. Вы не только не знаете, кто вы такой. Вы не имеете понятия, что вы такое.

Он немного подался вперед. Теперь на его лице не было и тени улыбки. Оно было сосредоточенным, внимательным, собранным. Глаза его снова смотрели жестко, целясь словно два дула. Было видно: он верит, до конца верит в каждое свое слово. При этом было что-то неуловимо странное, даже пугающее в том, как он говорил. Я слушал его и никак не мог понять, в чем эта странность заключается. Затем до меня дошло.