— Ничего.

— Наглая ложь.

— Я сюда не подслушивать пришла!

— Возможно. Но именно за этим мы тебя застукали. — Мулагеш опускает пистолет и ставит друг против друга два кресла. Садится в одно и жестом приглашает Сигню занять другое. Та медленно опускается на сиденье. — Итак. Что ты слышала?

— Вы не можете в меня выстрелить, — хорохорится Сигню. — Это собственность моей компании. Я могу встать и уйти, когда захочу. Даже прямо сейчас.

— А ты попытайся, — отзывается Мулагеш. — Может, у меня и одна рука, однако я очень хорошо знаю, как удержать человека и не оставить следов на теле.

Сигню смотрит на отца:

— И ты позволишь ей это сделать?

— Я припоминаю, — говорит он, — что сегодня ты представила меня сварщикам, а потом ушла и бросила одного. Знаешь, это не слишком приятно — отдуваться за всех, притом что разговор был непростой.

— Я… я клянусь, — говорит Сигню, — вы двое меня доведете до ручки! Пользы от вас никакой, одни проблемы! Естественно, вы объединились против меня — вы же давно друг друга знаете…

Мулагеш произносит одно слово:

— Посмертие.

Услышав его, Сигню замирает на секунду и отводит глаза. Затем берет себя в руки и снова смотрит на Мулагеш.

— Так, — говорит Мулагеш. — Ты все слышала. Почему бы нам не поговорить об этом как двум цивилизованным людям?

Сигню задумывается. Затем вынимает серебряный портсигар со своими тонкими черными сигаретами. Зажигает спичку, чиркнув о ноготь — голову можно прозакладывать, что она долго репетировала этот фокус, — глубоко затягивается и выпускает длинную, практически бесконечную струю дыма.

— Хорошо. Скажу прямо. Ты… ты думаешь, что Сумитра Чудри — бедненькая сумасшедшая Сумитра Чудри — каким-то образом перенеслась в Город Клинков Вуртьи?

— Во всяком случае, она писала, что собирается это сделать, — отвечает Мулагеш.

— И я так понимаю, что вы добываете этот самый, как его, тинадескит, да?

Мулагеш кривит губы. Вот тебе и государственная тайна, ага.

— Да.