— Судя по цвету лица, температуре тела и размеру пятна слюны на лацкане пиджака, он умер примерно полчаса назад. Хотя последний параметр может оказаться не слишком точным, он мог пустить слюну и во сне.

Я заглянул в рот покойному, осмотрел его брюки, затем шею, проверил волосяной покров головы.

— Следов отравления не замечено, цвет ротовой полости бледный, но естественный, ослабления сфинктера не произошло, опять же он мертв недавно, никаких телесных повреждений на шее или голове. Предварительный осмотр показывает естественную смерть от старости либо смерть от разрыва истончившейся стенки артерии в голове. У него была аневризма, он мог умереть в любой момент.

— Знаешь, смотреть на тебя со стороны, когда ты это делаешь, довольно жутко, — поделился Инч.

— А Аноис нравится. — Я накрыл лицо мага пледом. — Возьми, я стрелял три раза.

Инч непонимающе посмотрел на протянутый револьвер.

— Некогда объяснять! Просто будь готов защитить себя! Себастина, быстрее!

По пути наружу я поймал Инреш и приказал ей немедленно отправить кого-нибудь к ближайшему посту констеблей и сообщить им адрес, продиктованный мной.

У входа остановился дорогой экипаж, из которого высаживались шумные таны в масках. На дверцах блестел герб Орст-Малдской торговой компании. Я заскочил в опустевший салон, задев плечом одного из бывших пассажиров, и втянул за собой Себастину, а когда один из них возмутился, сунул ему в позолоченную лисью морду свою инсигнию.

— В Тромбпайк! — приказал я извозчику. — И заклинаю тебя именем Императора, быстрее!

Мы пролетели через Велинктон, разрывая расползающийся по Старкрару зимний туман. Заводские кварталы и огромные промышленные комплексы остались позади угловатыми темными силуэтами. Мы пересекли одну из веток железной дороги, отходящую от основного пути и ведущую к Острову хинопсов. К счастью, я прочитал, а значит, запомнил адрес дома, в котором безупречный тан разместил Зинкара, но как бы ни гнал извозчик лошадей, наше опоздание уже вопрос решенный.

Еще на подъезде я ощутил отголоски бури, ожидавшей меня, но трепыхаться было поздно, у меня не хватало времени, чтобы провести ритуалы отрешения. Выходя из салона, я окунулся в океан чужой боли, страха, страданий. Словно каменной дубиной, шквал этих ужасных чувств огрел по темени, и я пошатнулся. Говорят, у каждого Голоса есть обратная сторона, так называемая Хрипота. Некоторые таны, способные принимать опасные обличия, испытывают боль во время процесса и тому подобное. Хрипота моего Голоса состоит в том, что если бы я не контролировал его, то любая чужая эмоция проникала бы в мою голову как болезнь, что привело бы к скорому сумасшествию. Поэтому я лишь изучаю чужие эмоции и никогда не впитываю их, ибо тогда становится невозможным абстрагирование. Но совершенно иначе все происходит на поле боя, когда тысячи живых существ корчатся в смертной агонии. Боль не эмоция, но чувство, имеющее сильнейший эмоциональный окрас, и даже если я цел, чужая боль становится моей… И вот сейчас мне было очень больно.