Я понятия не имел, что со мной творится.

Теперь–то я знаю, что просто был молод.

Наверное, следует описать устроенную на скорую руку кухню в Логанианском крыле библиотеки. Горшки исходили паром. Элегантные темнокожие в безупречно белых перчатках сновали туда и сюда, унося блюда с рагу и возвращаясь с опустошенными чашами для пунша. Во время обеда официанты выстроились за спинами воздухоплавателей (те, хоть и оделись во все лучшее, выглядели рядом с ними оборванцами), подкладывали кушанья им на тарелки и подливали вина в кубки, вводя в смущение всех, кроме офицеров, разумеется привыкших к обслуживанию, и сам Джулиус стоял у стола наиболее знатных гостей, распоряжаясь всем — то подавая незаметный знак наполнить бокал олдермена, то со сдержанной любезностью подкладывая ягодный мусс на тарелку старшему офицеру.

Впрочем, об этом я могу только догадываться. Из всего обеда мне запомнились, во–первых, порядок подачи блюд и, во–вторых, необычная речь, произнесенная в заключение банкета, — хотя большую часть ее я пропустил, сам увлекшись разговором, — и совсем уж неслыханная ответная речь. Больше ничего. Кухни, как и всего прочего, для меня будто и не существовало вовсе.

Порядок подачи блюд был таков:

Прежде всего, пунш «Рыбная таверна», выпитый под веселые возгласы.

Затем — устричное рагу, приготовленное моей матерью, поданное, чтобы заморить червячка, и мгновенно исчезнувшее с тарелок.

И наконец, сам обед из двух перемен, первую из которых составляли:

Жареная индейка, фаршированная хлебом, нутряным жиром, яйцами и сладкими травами.

Слоеные язычки с яблоком и изюмом.

Копченая курятина в петрушечном соусе с гарниром из вареного лука.

Ягодный мусс.

Манго.

Соленые бобы.

Сельдерей.

Соленая свекла.

Варенье из розовых лепестков.

Тушеный барашек.

Варенье из красной айвы.

Затем последовала вторая перемена: