Ее объял сдержанный шумный вздох, едва ли тише и легче этого шиканья.

Боль пошла на спад, отступила, оставив по себе лишь мелкую безостановочную дрожь. Сознания она не теряла и могла мыслить даже посреди агонии. Мыслить и ощущать то, что копошилось, роилось и кусало.

В глазах прояснилось. Перед тем боль была так невыносима, что она едва сознавала, на что смотрит.

Перед нею над темной долиной, полной дымов и полускрытых языков красно-оранжевого пламени, возвышался окутанный слабым сиянием трон размером, пожалуй, с немаленькое здание. На троне восседал демон ростом не меньше сотни метров.

У демона было четыре конечности, но выглядел он двуногим, чужаком, потому что верхние действовали скорее как руки, чем как ноги. Кожа его была стянута из содранных заживо шкур и иных плотских покровов, а тело казалось отвратительным сплавом металла, растянутых хрящей, керамических деталей машин, восстановленных из порошка костей, воспаленных, тлеющих сухожилий, рваной, изрезанной, гноившейся плоти и кипевшей, пузырившейся, там и сям вытекавшей наружу крови. Огромный трон слабо мерцал, поскольку был раскален докрасна. От шкур и обрезков кожи, покрывавших демона, исходил жирный, медленно тянущийся кверху дым. В воздухе стоял частый размеренный шум, вроде шипящих плевков.

Вместо головы у чудовища была огромная, ярко светившая лампа, при взгляде на которую ей припомнились виденные на картинках в курсе древней истории газовые светильники в забранном с четырех сторон немного вогнутыми стеклами корпусе. Внутри фонаря она заметила подобие лица, чужого, иномирского, составленного как бы из дымного пламени. Огонь вырывался из лампы грязными от сажи языками и коптил стекла. По четырем углам снаружи светильника стояло по исполинской сальной свече, в каждой из которых горели, но не сгорали, извивались и корчились в нескончаемой агонии, сохраняя чувствительность, туго переплетенные нервы, взятые из сотни нервных систем. Она увидела его, узнала его, узнала все это и увидела себя его глазами или что там тварь использовала для органов адского чувства, заменявшего ей зрение.

Она лежала перед ним, как далекая крохотная кукла. С нее содрали кожу, оставив скелет и прикрепленные к нему мышцы. Куски ее плоти были разбросаны и пришпилены к земле вокруг.

— А я так хотел подарить тебе надежду, — сказал тяжелый гулкий голос, звуки которого сотрясли жалкие останки ее тела. Слова эти продолжали звенеть в ее ушах, даже когда он умолк. — Но тебе она недоступна. Это меня раздражает.

Внезапно к ней вернулся дар речи. Нити, скреплявшие губы, разорвались и исчезли, рана на шее зажила, разорванная гортань перестала зиять пустотой, и нормальное дыхание восстановилось.