Я был занят, закатная. Мне нравятся кошки.
Если бы Кани была в опасности, я позвонил бы тебе.
Она летала над городом, ничего не видя и не понимая, но не успела покалечить себя. Я вовремя поймал ее.
Напиши ей завтра, сейчас она приходит в себя.
Здравствуй, милая.
Я ошиблась. Мне следовало быть осторожнее, не доверять себе, но теперь поздно каяться. Все обошлось - чудом, а они не повторяются. Я извлекла свой урок, слишком мучительный для забвения, и сделаю все, чтобы не повторить его.
Позволь мне рассказать...
Сегодня - день обращения Кристины, и на рассвете, в объятиях холода, я говорила с ее семьей.
К небольшому ресторану, ставшему местом встречи, меня провели мертвые. За столиком ждали двое: миниатюрная женщина с тревожными глазами цвета пыли и высокий синеокий мужчина, оба светловолосые, похожие скорее на брата с сестрой, чем на супругов. Почти красивая пара, им не хватало лишь ярких красок, но это их не заботило. Немногие способны думать о внешности, когда перемены могут принести с собой смерть... Мари была исключением из правил, эта пара - нет.
Я не нравилась им, не могла нравиться - мне предстояло отнять у них дочь. Это должно было быть больно, терять единственное дитя. Кристина не умирала, но новая жизнь неизбежно уничтожает прежнюю... Или уместнее сказать - новая смерть?
Меня просили, за мягкими словами скрывая горький приказ, заботиться о Кристине; я, склоняя голову, соглашалась со всем. Они не желали моей смерти, понимая, что другие будут хуже, и просили беречь себя, вновь получая согласие.
Кристина еще была жива - последний шанс изменить выбор. Ей предстояла беседа со мной, и, в случае неизменности решения, смерть. Затем - полноценное введение в новую жизнь. Девочка вышла ко мне, когда ее родители завершили беседу и отошли чуть дальше. Они хотели видеть нас, но не смущать дочь, слушая наш разговор.
Кристина походила на родителей. Выше матери, худощавее отца, со светлыми, пепельного отлива волосами и обычно-красивым лицом. Она не развилась полностью, но едва ли осознавала это, обрекая себя на портретную неизменность.
Я никогда не видела таких голодных и жадных глаз, даже Эльза глядела иначе, чуть мягче и глубже. Кристина не любила меня, она всего лишь жила в изоляции, и впервые видела мертвую прелесть. И была художником.
Она нервничала, и я не могла не успокоить ее - мне было необходимо доверие. Не то, что основано на холодном расчете, иное, идущее от сердца. Я была усталой, нежной, готовой слушать и безопасной; она забывала о волнении. Мне приходилось молчать и говорить, танцуя на грани истины и лжи, наблюдая, как исчезает ее тревога.