Репьев взял со стола полковника бутылку минералки и двумя пальцами сковырнул с нее крышку.

- Газировку будешь, командир?

- Перестань уже называть меня командиром, Репей. Такое чувство, будто издеваешься.

- Все?

- Что – все?

- Выговорился?

- Я еще ничего и не сказал.

Репьев тоже положил голову на кулаки.

- Ну, давай, давай. Поплакайся в бронежилетку. У тебя ведь одного – чувства. Мы все кругом сухари плесневелые, а ты – Ален Делон. Красавец, исполин духа и пацифист. Аха? Да знаю я все, что ты скажешь. Знаю. Дерьмо разгребать и рук не замарать – так не бывает, командир, ты же понимаешь.

- В дерьме замарать, но не в крови, Ваня. Во что ты меня снова втравил? Я прекрасно работал в одиночку, и никому ничего не был должен.

Репьев сунул руку в папку, вытащил подшивку с рапортом о происшествии в поезде и швырнул ее на стол:

- Ты прекрасно понимаешь, что от перестановки мест слагаемых в этом случае ничего бы не изменилось,- сказал он, постукивая указательным пальцем по стопке бумаги.- Ни-че-го. Больше того. Если бы сержантик этот полез деактивировать кухонный автомат, мог погибнуть ребенок. Ведь мог?

- Или не мог. Все это демагогия, Ваня. Слова, слова, слова.

- На войне, как на войне, командир. Ты меня сам так научил. И хватит уже самобичеванием заниматься. По большому счету, это я виноват. Я планировал эту операцию, и отвечал за нее.

- Перед кем?