- Не надо, Левушкин. Не надо. Я ведь все понимаю. До чего-то сам успел дотумкать, а в остальном ваш коллега просветил. Я вас подставил, Левушкин. И не однажды. И крепко подставил. Я не собираюсь оправдываться. Просто я хотел, чтобы все было, как положено. По уставу. Но жизнь – она не устав. Она, в этом плане, корректив требует. Тьфу ты, опять эта дурацкая фраза… Тысячу раз ее забыть зарекался, и не могу никак… Да не в этом дело… В общем… Я здесь лишний, Левушкин. Меня никто не воспринимает всерьез. Я нескладен, смешон. Я глуповат в сравнении с вами, молодыми.

- Майор…

- Да-да, я знаю, все так считают. Я вам больше не начальник, но не перебивайте, Левушкин. Если я не скажу этого сейчас, то никогда не скажу. Я занимаю чужое место. Да. Но и у маленьких людишек есть гордость. И честь, в конце-концов. Как бы пафосно это ни звучало.

- А если наступает момент, когда надо переступить через гордость и честь? Не ради себя, но ради других?

- Оставьте это, Левушкин. Я, по долгу службы, сказал в своей жизни столько пафосных фраз, что у меня на них аллергия. Всем будет лучше, если я уйду.

Олег второй раз за день ударил кулаком по столу:

- А кто будет в пекло лезть? Вот эти вчерашние курсанты? Как Некипелов? Как Бочин? Кто следующий? Хватит себя жалеть, майор. Хватит. Зажмите вашу жалость в кулак, придавите, насколько сил хватит, и давайте работать. Притремся. Алмаз, и тот притирается, а мы люди. При желании общий язык найти сможем.

В кабинет постучали.

- Да-да,- резко ответил Мудрищев.- Входите, не заперто.

Двери открылись. В коридоре перед кабинетом собралось все отделение.

- Мы это…- замялся Рыжов,- Варфоломей Модестович, вы селектор не это… не выключили.

Мудрищев густо покраснел и махнул рукой: