– Здесь я Додж, – объявил он. – И ты тоже получишь новое имя, вместе с новой формой и местом обитания. Нарекаю тебя Войной, ибо, сдается мне, она станет твоим занятием.

Смущенный шепот пробежал меж различными душами – и теми, что уже стояли в кольце, и теми, кто еще подходил.

– Ждод был всего лишь моей выдумкой, – во всеуслышание объявил Додж. – То была фантазия, созданная ради забавы. Видимость, построенная на явлениях совершенно другой природы.

Никто из них не заглянул в свои воспоминания так глубоко, как Додж в пронизывающем свете Элова лица, а значит, бесполезно было бы говорить, что Ждод – персонаж в компьютерной игре.

– Там, откуда мы пришли, такие забавы в обыкновение и временами почти что обретают все атрибуты реальности. Те, кто им предается, носят имя «геймеры» и видят фантазмы, как если бы это было на самом деле. Они создают вымышленных себя, с лицами, формами и способностями, и отправляют на поиски приключений. Однако когда такой фантазм гибнет от вражеского меча, геймер не терпит никакого урона, разве что для своей гордости. Все, что верно для геймеров и их вымышленных личностей, верно и для вас. Неправда, будто я прошел сквозь огонь невредимым. Все вы были на Пиру. Все видели, как мне переломило камнем крыло и как Эл сжал меня, беспомощного, в кулаке. Теперь у меня вновь два крыла, и я летаю свободно, поскольку отринул ложную форму Ждода, а с ней – и удовольствия, и боль, которым она по природе своей подвержена.

– Можем ли мы обрести силу сделать то же самое, о Додж? – спросила оплавленная и покалеченная душа, в которой он по интонациям признал Теплые Крылья.

– Ничто этому не препятствует, кроме твоей собственной привязанности к фантазмам и видимостями, из которых создано вот оно, – и Додж указал наверх, призывая их поднять лица к Земле.

– Для меня это горькое известие, – ответила Теплые Крылья.

– Для тебя особенно, Любовь, – согласился Додж, – ибо ты более других упивалась телесными удовольствиями. Я не говорю, что мы должны отринуть их навсегда. Только что мы должны принять удовольствие вместе с болью и никогда не относиться к ним с прежней детской наивностью.

Он осекся. Слово «детской» пришло естественно, как что-то из прижизненных воспоминаний. Однако ни он, ни кто другой на Земле никогда такого слова не слышали, ибо здесь не было детей. И сейчас оно поразило его особенно сильно, ведь он знал, что Весна вынашивает новые души и скоро они явятся в мир. И он знал, что души эти вступят в мир детьми, с детским пониманием и без всякой памяти о прошлой жизни, по образу которой могли бы формировать – или деформировать – свое мышление.