Он подошел к окну и выглянул наружу. Площадь была окружена баррикадами, чтобы толпа, которую согнали сюда солдаты, не разбежалась. Все станут свидетелями жертвоприношения — вся аристократия, все, кто выступал против де Шарантона. Сила крови больше, чем их пустое благочестие, и их развращенность лишь придаст силы тому, что он собирается здесь совершить.

Кровь…

Из окна де Шарантону был виден окруженный стенами загон, в котором находились молодые женщины-рабыни, собранные из всех домов города. Он хотел использовать для жертвоприношения девственниц из аристократических семей, поскольку происхождение и воспитание были для этого очень важны, но осторожность подсказывала, чтобы он начал с чего-нибудь попроще. Люди, конечно, будут протестовать против того, что у них отнимают собственность, но стерпят это под соусом новых французских налогов.

Но смерть негритянок — только начало. Площадь зальют реки красной крови, станет жарко от Силы, которую освободит кровопролитие, и вот тогда настанет время для всесожжения, и в дыму ароматных курений ему явится его награда. От этой мысли де Шарантон ощутил теплый прилив удовольствия. Столько крови. Столько ужаса — юные девушки будут видеть смерть своих подруг и знать, что вскоре настанет и их очередь. Конечно, Владыке Отчаяния будет приятна такая жертва.

Он отвернулся от окна и посмотрел в зеркало. Как и подобает аристократу, герцог был одет соответственно случаю в официальное облачение из черного бархата, с обшлагами и лацканами, расшитыми золотом и рубинами. Поверх он надел распашную накидку без рукавов из красного шелка, на которой волосами девственниц были вышиты каббалистические знаки. Магия манила его, и массовое жертвоприношение было столь же мило его сердцу, как и сердцу его Хозяина.

Отвернувшись от зеркала, де Шарантон сверился со стоявшими в углу часами и еще раз посмотрел на гороскоп.

Час пробил.

Пора начинать.

После того как Корде приковали к столбу, сержант дал ему воды с настоем листьев коки. Корде знал, что это отнюдь не из жалости, а для того, чтобы он оставался в сознании до самой смерти. Лицо его горело от глубокой, изводящей боли, и он догадывался, что правый глаз его уже никогда не будет видеть, хотя это уже мало что значило. Дрова под его кровоточащими ступнями были сухими, что обещало долгую, мучительную смерть.

Площадь между Кабильдо и собором была украшена как для церковного праздника — баррикады увешаны цветными тканями, вокруг горящие факелы. На высоком помосте сидели самые почтенные граждане Нового Орлеана, а остальные горожане — гордые креолы, богатые французы, дюжие кэнтоки, надменные свободные цветные — были согнаны сюда, к баррикадам, словно овцы в загон, а сзади солдаты присматривали, чтобы они вели себя смирно. Это было не все население города, но толпа заполняла всю площадь, за исключением небольшого пространства между собором и столбами.