– А меня маленького часто оставляли у бабушки, там был старый большой двор, много детей. Они меня беспрерывно дразнили, потому что я тогда ходил в своих первых очках – коричневых, круглых, уродливых. Это потом, спустя много лет, круглые очки стали писком моды, потому что Джон Леннон в подобных ходил, а тогда… только выйдешь, уже вопят: «Четыре глаза! Четыре глаза!» Больше всего одна белобрысая девчонка старалась. Я отчаялся, не хотел ходить гулять, сидел безвылазно у бабушки на балконе, поглядывая во двор со второго этажа. Ну а через год увидел эту дуру… в очках с толстенными стеклами, и – честно! – так обрадовался, так обрадовался… Я знаю, что нехорошо этому радоваться, но вспоминаю об этом – и радуюсь. Даже вот сейчас радуюсь…

Вячик замолчал, Зиночка, как бы с пониманием, взяла его под руку, щечку к его плечу поближе придвинула, и они зашагали вверх по лестнице:

– У меня родители – военные… папа, то есть. Мы в этом городе только шесть лет, когда папа демобилизовался, а то по разным городам жили, и я всегда в разные школы ходила. Дети новичков не любят, сильно издеваются…

– И я… Я теперь в школе работаю, учителем, физику преподаю. Не мог найти работу по специальности, пристроили. Сначала так странно было, когда меня Вячеславом Павловичем называли, а потом привык… Только завуч достает, на уроки ко мне все ходит и ходит. Детки идиотничают, конечно, но что поделать, и к этому тоже привыкнуть можно. Но иногда думаешь: зачем им эта физика, зачем это все?.. А родители твои… ваши сейчас дома? – опомнился Вячик, вдруг заметив, что они какое-то время уже стоят перед дверью.

– Что вы сказали? А… Не… Родители не здесь живут. Мы здесь с мужем живем, – Зиночка порылась в сумочке, добывая ключ, – он к Гринбергам не любит ходить, говорит, что они слишком сладенькие, сидит дома, какие-то поделки клепает. Спасибо вам большое, что проводили… Вячеслав. Вы обязательно должны лечиться, обещайте мне! Запускать всякие осложнения нельзя, нельзя…

Дверь открылась, мелькнули красные, под кирпич, обои прихожей, а потом, когда Зиночка повернулась к нему, – такой совсем беззащитный пробор в ее темных волосах и легонький, бледно-серый взгляд: сначала – быстро, прямо на него, и сразу – куда-то вниз… Вячик только что-то успел промычать в ответ – и дверь захлопнулась.

Больше Вячеслав Павлович к Гринбергам никогда не ходил: они приглашали, а он все отнекивался. Хотя Гринберги-то причем?

Семен Каминский Пицца-герл

Семен Каминский

Пицца-герл

Сначала вместе с негромкой музыкой появлялась она – в черном трико, очаровательная, тоненькая, с большими накладными ресницами. Мелко, кокетливо дрожала руками-крылышками. Перелетала – «з-з-зи», «з-з-зи» – из одного угла в другой в неотлучно следовавшем за ней круге ласкового света. Потом пристраивалась где-нибудь, замирала. Руки превращались в лапки, и она начинала очень похоже перебирать ими, медленно поглядывая по сторонам. И неожиданно срывалась опять – «з-з-зи», «з-з-зи»! – с места на место, с места на место…