— Здорово, Харменсон, — вот паразит, легок на помине.
— Здорово, Причард, — вяло отозвался Харменсон. — Как поживаешь?
— Неплохо. — Причард сел рядышком, взял тлевший пушечный фитиль, чудом не затоптанный в бою, и прикурил свою старую трубку. — А ты все в море ходишь?
— Кому что, — Харменсон, попытался пошевелиться и скривился: скрутили его надежно, веревки больно врезались в запястья. — Бой закончился?
— Как видишь.
— Где наши?
— Ушли, кто смог.
— Как — ушли?
— Вот так. Им тут не очень понравилось, — страшная рожа Причарда перекосилась в едкой усмешке.
Харменсон только сейчас окончательно пришел в себя… и понял, что его жизни настал конец. Вполне логичный конец, надо сказать. Весь Мэйн знал, что Алина-Воробушек слов на ветер не бросает, и раз пообещала его прикончить — сделает.
— Отпустил бы ты меня, — с шумом вздохнул он, глядя на Причарда снизу вверх. — Я тебе зла не сделал.
— У меня тут доходное дельце, Джонни, — Причард пыхнул трубкой. — Хороший уютный трактир. Если б ты зашел ко мне в гости как друг, я бы тебя пивом угостил. А ты пришел сгонять меня со стоянки… Нехорошо.
«Вот и все, — мысль промелькнула, задев его душу самым кончиком крыла. Почему-то все вдруг стало безразлично. — Как глупо получилось».
Если бы Причард мог слышать, о чем он думает, то несомненно бы согласился.
7
Рана не смертельная, но дьявольски болезненная: пуля угодила в кость голени, раздробив ее на мелкие осколки. По тем временам — гарантированная ампутация. Каньо напоил боцмана каким-то отваром, и тот лежал на палубе, безучастно глядя в синее-пресинее небо. Два матроса готовили носилки из двух весел, куска парусины и канатов, чтобы спустить Хайме в шлюпку.
Галка присела рядышком на бухту каната и положила ладонь на его покрытый испариной лоб.
— Капитан… — Хайме с трудом открыл глаза и попытался улыбнуться.
— Молчи, — устало проговорила Галка. — Береги силы, брат.
— Отвоевался я, капитан, — едва слышно, но с горьким сожалением сказал метис. — Ногу отпилят, деревяшку приставят… А с деревяшкой мне на борт ходу нет, не то удачи не будет…