А двадцатилетний мамлей-танкист? Да тоже, собственно, вернулся. Что он, если уж рассудить, видел за свою недолгую жизнь? Полуголодное детство и юность? Нет, это не в упрек, что вы! В отличие от аморфной серой массы нынешнего «офисного планктона» (ага, сейчас, в этом неведомом «вневременье», он знал и понимал все, что знал и понимал его близнец), он уже в десять лет осознавал, что это нужно Стране. Не лично «товарищу Сталину», а именно Стране. Так и вышло. Страна поднялась. И тут ударил немец. Подло. В спину. И пришлось идти на фронт. И что он видел там, на полях сражений, кроме крови, размазанных по тракам кишок да разбитых и сгоревших танков, как своих, так и чужих? Да ничего, собственно, и не видел. А уж на любовь точно времени не оставалось, наверное, потому и с Сонькой так вышло. И кто теперь виноват, да и виноват ли?..
* * *
— Ну, здоров, танкист!
— Привет, десант! Я правильно ударение поставил? На первый слог?
е— Ага, нормально. Как оно там, в светлом будущем? Не стошнило еще?
— Спасибо Соньке, нет. Хотя противно и бывает. Ладно, разберусь….
— Да, я уж в курсе, лейтенант! Смотри, береги девку, хорошая она. Справишься? Да, и вот еще что, о стариках моих позаботься, лады?
— Само собой. А ты как? Ну, там, у меня? Тоже справишься?
— Да мне-то что, с одной войны да на другую. Как и хотел. Ты ж теперь все обо мне знаешь, как и я про тебя. Справлюсь. И автограф на Рейхстаге намалюю, не переживай. От нас обоих, ага. Только, знаешь, Васька, просьба имеется… обещал я.
— Сделаю, Димыч, знаю. Найду ребят, и похороню по-человечески. Не переживай. Полковника помочь попрошу, если что, думаю, не откажет.
— Ну, тогда, стало быть, все? Прощаемся?
— Ага, пора. Ты это, извини, ежели что не так.
— Ну, и ты тоже зла не держи, что послал тебя на эту войну, пусть не объявленную, зато нечестную да подлую. Главное, запомни: за детей нужно биться, за умы их! За детей! И за ваших с Сонькой тоже. Так что не подведи меня, брат. Ладно, бывай, увидимся еще… где-нибудь, да увидимся.
— Бывай, десант!
е— До встречи, мазута!..