В этом — его единственный шанс. Крохотный, конечно, шанс, но он есть.

Как тот суслик, которого не видно…

* * *

— Можно, я тебе писать стану? — не глядя на Захарова, едва слышно спросила Варя, подозрительно шмыгнув носом.

— Обязательно напиши, Варюш! Я твоих писем очень-очень ждать буду, честно! — излишне оптимистичным голосом ответил десантник. — Главное только, чтоб письма за нами угнались! Мы ж скоро фрицу так вломим, что без остановок аж до самого Берлина погоним. Где уж тут почте нас догнать!

— Все шутишь, Вась? — девушка подняла лицо, встретившись с ним взглядом. В уголках глаз застыли прозрачные капельки-слезинки. — А я вот не шучу, Вась, я правда писать стану. На, вот, на память, а то ведь, как немца погонишь, так и позабудешь, как выглядела…

Невесело усмехнувшись краешками губ, Варя отстегнула тугую пуговку нагрудного кармана его новенькой гимнастерки и что-то вложила внутрь. Провела ладошкой по карману, на миг задержала руку. Дмитрий накрыл узкую девичью ладонь своей, сильно прижал к сердцу, не отпуская. И замер, не зная, как себя вести дальше. Но девушка и не стремилась убрать руку, наоборот, неожиданно прижалась всем телом. Так они и простояли несколько минут — молча, просто прижавшись друг к другу.

— Останься, пожалуйста, живым, — медсестра мягко оттолкнулась от его груди, и он отпустил ее руку. — А если ранят, я снова стану за тобой ухаживать. Ты только живым останься…

Шутить и балагурить больше не хотелось, и Захаров так же тихо спросил:

— А если таким, как тот сапер, вернусь? Зачем я тебе такой?

— Главное, чтобы живым. Я тебя любым ждать стану, Вась. Все, пора тебе, вон шофер уж машет, — приподнявшись на цыпочки, Варя коротко и неумело поцеловала десантника в сжатые губы и, не оглядываясь, побежала к госпитальному зданию.

Проводив ее взглядом, Дмитрий вытащил из кармана небольшую черно-белую фотокарточку улыбающейся девушки в простеньком сарафане, явно довоенную. Перевернул, прочитав написанные округлым девичьим почерком строки: «тов. лейтенанту Василию Краснову на долгую память от ефрейтора Варвары Слепкиной. Июнь, 1943 год». И все. Вот только эта наивно-казенная строчка, тем не менее стоящая куда больше длинных и слезливых признаний в «вечной любви» из его времени…

Спрятав фото обратно, Захаров застегнул клапан и пошел к ожидавшей его «полуторке». Уже забираясь в кабину, все же не выдержал и оглянулся. Варя стояла в дверях, однако, заметив его взгляд, тут же смущенно нырнула внутрь здания. Улыбнувшись, десантник устроился на продавленном сиденье, уложив в ногах тощий вещмешок, и захлопнул дребезжащую скрипучую дверцу.