Осень вступала в свои права даже в Андалусии. А на горных перевалах прохлада давно сменилась холодом. Из-за обострения моей болезни мы на несколько дней задержались у нашего старого доброго отшельника Гайлана, который строго-настрого запретил мне продолжать путешествие в таком состоянии. Старик хорошо разбирался в арабской медицине, к тому же его коллекция трав оказалась гораздо богаче того, что захватил с собой в дорогу Святогор. И мой возлюбленный покорно вручил меня стараниям мудрого араба. Как смиренный ученик, он позволял себе лишь учтиво справляться у учителя о состоянии моего здоровья, а по ночам исполнял роль добровольной сиделки. Когда он спал, я не знаю, потому что, приходя в себя посреди ночи, я всегда обнаруживала его рядом. Коля тоже не на шутку тревожился и, когда я бодрствовала, подходил ко мне и с шутливым упреком говорил:

— Ну, что же ты, старушка? Крепись! Пора тебе уже воспрянуть душой и телом!

Я улыбалась ему запекшимися губами. Насколько я понимаю, болела я обыкновенной ангиной, но из-за отсутствия антибиотиков и прочих привычных в этих случаях средств, болезнь в сотрудничестве с нервным потрясением (тысячелетний скачок во времени назад не мог не вызвать нервных перегрузок) воцарилась в моем организме со всей властностью. Иногда в полубредовом состоянии меня посещали дурные мысли, и я высказывала Святогору что-то вроде:

— Зачем ты выхаживаешь меня, любимый? Я ведь все равно тебя покину. Не все ли равно тебе, как: умру ли я или вернусь в свое время? Может быть, для меня было бы лучше умереть.

Он ужасался моим словам и, скрывая свои чувства, отшучивался:

— Я ведь в какой-то мере врачеватель, а значит, я связан клятвой Гиппократа. Так что вожусь я с тобой по долгу службы. А ты не мешай мне выполнять мою работу.

Недели через полторы жар меня оставил, и хотя меня еще донимала слабость: каждое движение вызывало у меня холодный пот и головокружение, — мне позволено было иногда подниматься и принимать участие в общих беседах. Святогора волновали события в Кордове, а Гайлан, как и раньше, проявлял невероятную для отшельника осведомленность.

— Кордова понемногу приходит в себя, да, — говорил старик. — При осаде погибло около десяти тысяч мирных жителей, вставших на защиту родного города. Да! Так Мохаммед Аль-Махди заботился о своем народе. Кстати, этому узурпатору удалось-таки улизнуть. А вот следующий узурпатор, Сулейман, даром что из Омейядов, обосновался в Мадинат Аль-Сахре. И теперь там вовсю хозяйничают берберы. Да!

— А где же Хишам? — беспокоился Святогор о своем правителе.