Холодов потянулся и сказал:

– Ты говоришь так, будто Ивана Петровича не знаешь. Да он не хуже нас саблей владеет. В трусости его никто обвинить не может.

– Да, если князь чего задумал, то уже не отступится. Надо признать, с ним ловчее будет. С князем в дороге нам голодать не придется.

– Да, он о нас позаботится.

В комнату ввалился Закатный.

– Как дела?

– А чего ты такой радостный, Степа? – осведомился Костыль.

– Чего мне горевать? Мы с князем Иваном Дмитриевичем у Рыдановых были. Он убогой Алене гостинцев дал, Дарье моей – денег на харчи, позволил мне на ночь туда пойти. А у вас какие дела намечаются?

– Послезавтра уезжаем мы, Степа.

– Куда?

– Далече. Ты прости, но это тебя не касается.

– Эх, ну и служба у вас, то туда, то сюда.

Костыль хлопнул Закатного по плечу.

– Ну а на Москве что? Чем град стольный живет?

Закатный вздохнул.

– На Москве день ото дня все хуже становится. Торгаши сбесились, цену ломят. По весне пуд ржаной муки можно было за семь с половиной копеек купить, теперь двадцать пять отдай. Курица стоила копейку, сегодня пятак, пуд семги был тридцать пять копеек, а стал полтора рубля. Хлеб каждый день растет в цене. Скоро за пуд рубля три просить будут.

– Или отнимать, забирать даром, – проговорил Холодов.

– Или так. Урожай вряд ли будет. Наступит голод, начнутся бунты. А это страшное дело. Коли толпа на Кремль попрет, то никакие стрельцы не помогут. Народ сметет все, вместе с троном. Ну да ладно, как говорится, чему быть, того не миновать. А теперь пойду я. Коли вам в путь, то князь повелит готовить кормежку и коней. Надо идти, а то искать начнут.

Путь князя Губанова со слугами и Гришкой Отрепьевым был труден, занял более двух недель. Хорошо, что обошлось без встреч с лихим людом. К Вологде путешественники вышли утром 27 июля.