Надо будет как-нибудь полистать справочник по биологии, решаю я.

Но вот и сончас.

Виктория Анатольевна и Анна Жановна плотно прикрывают двери спальни, и вскоре снаружи через приоткрытое окно в спальню доносятся их отдаленные голоса. Видимо, сидят на скамейке в тени высокого тополя.

С противоположного конца здания, где расположена кухня, доносится приглушенное журчание воды — кухонный автомат убирает столы и моет посуду.

Некоторое время дети вокруг меня балуются, но потом усталость и сытый желудок дают о себе знать, и постепенно в спальне воцаряется размеренное сопение.

Сончас.

Отвернувшись к стене (моя кровать стоит в дальнем углу от входной двери), я не могу, да и не стараюсь заснуть.

Перед глазами возникает мужчина, который спешил на отходящий автобус. Потом — лица «взрослых детей», которых я видел в Доме. Аня Цвылева, Андрей Горовой, бригадир Чухломин, Бельтюков… Интересно, как бы они вели себя, если бы им сказали правду — всю правду, ничего не скрывая и не приукрашивая? Считали бы они себя тогда жертвами или благодарили бы судьбу за то, что их сознание не подчинилось импульсу «реинкарнатора», отказавшись вернуться в небытие?..

Неожиданно облака, неспешно плывшие в окне над крышами соседних зданий, ускоряют свой бег и мелькают стремительными, размазанными от скорости пятнами. Где-то я уже видел подобное. А, так это же стандартный киноэффект, частенько используемый режиссерами для показа неудержимого бега времени. Утро, день, вечер, ночь сменяют друг друга с такой скоростью, что сознание не успевает уследить за этим мельканием, и в душе нарастает отчаяние, потому что ты осознаешь, что вся жизнь твоя проносится, как эти изодранные в клочья облака над городом, и хотя картинка имеет лишь четыре повторяющихся фазы, но каждая из них неповторима и безвозвратна, как твое жалкое существование…

Меня осеняет: если этот трюк применяется в кинематографе, то, значит, и все, что происходило и происходит со мной, — всего лишь кинопленка, перематываемая с ускорением в огромном кинозале? И, значит, можно ничего не бояться, а лишь дождаться конца фильма и вернуться в настоящую, реальную жизнь?

Однако мелькание туч за окном не прекращается, и наконец я встаю и подхожу к окну — и сердце мое начинает биться чаще, потому что с тихим ужасом я вижу, что нахожусь на высоте по меньшей мере нескольких сотен метров, и внизу, до самого горизонта, простирается невесть откуда взявшаяся равнина, на которой ничего не растет — ни трава, ни деревья, ни цветы, здесь есть лишь голая серо-коричневая земля, а еще скалы, торчащие тут и там, как гнилые осколки зубов в чьей-то исполинской челюсти, и я понимаю, что равнину эту перепахало чудовищной, неизвестной силой, которая срезала, словно ножом бульдозера, весь плодородный слой почвы и швырнула куда-то его за пределы видимости… Зачем? Что это была за сила? Непонятно… И нет нигде ни единой живой души, только изредка поверхность равнины вспучивается от мощных толчков и по ней расходятся страшные волны, нарезая спиралевидные черные трещины, слишком похожие на бездонные пропасти…