И клубки червей, валяющиеся там и сям на траве, шевелящиеся безо всякого смысла, вдруг выстроились в полосы, извивающиеся, как змеи, и поползли за ними.

«Кентавр» затормозил у самого пламени – резко, так, что когти выдрали клочья дерна. И аккуратно, даже нежно, поставил Демида в самое пламя.

Степан закричал. И еще один голос пронзительно завизжал, когда пламя охватило Демида и скрыло его с головой. Степа узнал этот голос.

Лека. Это была она.

Чудовище медленно повернуло кошмарную свою голову на крик.

– Лека, это ты орешь? – проскрипело оно. – Заткнись. Раньше орать надо было!

Визг Леки резко оборвался.

Тишина нависла над поляной. Слышно было только шипение. Это черви подползали к пламени, валились в него, пузырились и лопались во всепожирающем ледяном огне.

* * *

Демид лежал на земле. Лежал неподвижно, закрыв глаза, и, кажется, даже не дышал. «Кентавр» вынес его из центра Круга. И бережно положил здесь, у подножия старого дуба.

– Он умер? – спросил Степан.

– Ты, в натуре, думай, чё говоришь-то, пень христианский! – Голос монстра мало чем отличался от звука бензопилы, наскочившей на гвоздь. – Ежли он того, концы отдаст, то вам, людям, вообще кранты. Хана вам будет с музыкой, век воли не видать!

Степан недоуменно полез пятерней в затылок. Никогда он не мог предполагать, что сказочный зверь может выражаться как блатной на тюремных нарах.

Червей больше не было. Они сгорели. Сгорели все в синем пламени Круга. Демиду этот огонь не нанес никакого видимого вреда.

Кроме того, пожалуй, что он был мертв.

Он совершенно определенно был мертв, и уже достаточно давно. Степа опустился на колени и взял запястье Демида в свою руку.

Пульса не было.

– Он умер, – сказал Степан. Слезы побежали из глаз его.