Шарканье на лестничной клетке Моравлин услышал раньше других. Шарканье и два голоса.
На них было страшно смотреть. Серые, с провалившимися глазами. Волосы скрывали лицо Оли, но кровоточившие скулы, губы говорили сами за себя. Все ранки, образованные лопнувшей от высыхания кожей, сейчас наполнились кровью. Она двигалась как во сне, но все-таки двигалась. Их посадили на диван в коридоре, Оля мотала головой, заваливалась набок.
Бондарчук набирал телефон, вызывая перевозку из госпиталя Службы. Моравлин краем уха слышал: “два места… да, двойная инициация… нет, не обезвожены, они еще даже в сознании, да, оба… да, хорошо”.
— Иван Сергеич! — крикнул Бондарчук. — У вас фрискал есть?
Моравлин опомнился. Как он мог забыть, конечно же… Схватил флакон, высыпал в графин, не считая, разболтал. Перелил в два стакана.
Илья держался из последних сил. Но пил сам. Олю пришлось поить, придерживая ей голову и осторожно вливая в горло, следя, чтоб не захлебнулась. Через несколько минут она снова приоткрыла мутные глаза.
— Оля, ты меня узнаешь? — спросил Моравлин.
Она молчала, безуспешно пытаясь разлепить потрескавшиеся губы.
— Меня узнала, — похвастался Илья.
— Оля? — еще раз позвал Моравлин.
— Д-да… — шепнула она.
— А меня? А меня? — тут же влезли Котляков с Черненко.
Она медленно улыбнулась. Хотела что-то сказать, глаза закатились под лоб, она сползла набок.
— Не спи! — вдруг тряхнул ее Илья. — Не смей спать!
Она вздрогнула, блаженно улыбнулась, не открывая глаз. Илья обнял ее, чтоб не заваливалась, она тут же уютно устроилась у него на плече, прижалась всем корпусом, обвила его руками за талию. Котляков прыснул.
— Она сейчас ничего не соображает, — сказал Илья, зачем-то оправдываясь за нее.