– Спасибо, пока не требуется, – промямлил я.

– Дело ваше, – сказала она.

Оружие, сказала она, я могу оставить себе. Гражданам Файра приобретать и хранить его не возбраняется. Другое дело, что никто этим правом давным-давно не пользуется, потому что незачем. Преступность изжита, внешних врагов нет. Охота на животных омерзительна. За тем, чтобы любые эксцессы между людьми умирали еще до зачатия, не перерастая в пальбу, следит Служба этического контроля, и в руках ее такие рычаги, рядом с которыми любое оружие – цветочная пыльца (которая не способна, как известно, вызвать ничего, кроме легкой аллергии).

Она говорила еще о многом – хвалила социальную и физическую безопасность своего общества; убеждала меня, что здесь я проживу жизнь, гораздо более яркую и полнокровную, чем на Земле; обещала долголетие и идеальное здоровье; предрекала радость отцовства, что-то еще и еще; а я горевал… Я загодя тосковал по дому, которого больше никогда не увижу, и с изумлением вспоминал пророческие слова спиритических своих приятелей, порожденных дурман-травой: А ждет ли тебя там счастье?

* * * * *

Чтобы не слышать раздражающих меня взрывов хохота, доносящихся с первого этажа, я отправился в сад.

Вечерело. Детишек не было видно. Наверное, отправились по домам. А вот долговязая старуха сидела на своей скамеечке и при виде меня замахала рукой: сюда, дескать. Я подошел и, вытянувшись перед нею во фрунт, уронил подбородок на грудь:

– Филипп.

Старуха растянула тонкие бледно-розовые губы в приветливую улыбку. Лицо ее, довольно приятное, в общем, имело черты преимущественно вертикальные; кожу хоть и в морщинах, но не дряблую, а глаза – большие, зелено-коричневые, слабо раскосые и удивительно ясные. Она отработанным жестом опытной светской львицы протянула мне левую руку, украшенную одиноким малахитовым перстнем с крошечным треугольным рубином и, дождавшись, когда я осторожно пожму ее, сказала раскатисто:

– Кииррей.

– Весьма рад, – проговорил я.

Она тоже сказала что-то и согнала пекинеса со скамейки. Намек был мне вполне понятен, и я сел рядом с ней – на расстоянии, которое посчитал достаточным для соблюдения приличия. Она меня о чем-то спросила, но я развел руками:

– Увы, бабуся, но я полный нихт ферштеен по-вашему.

Бабуся, так и не дождавшись от меня более вразумительных слов, чем эта абракадабра, надолго замолчала. Кобелек ее, покрутившись немного под нашими ногами, полез ко мне на колени. Знакомиться. Я вообще-то не так чтобы очень уж обрадовался. Я больше люблю серьезных собак – пусть не волкодавов, но и не повес, что шастают по рукам.