Подумав, разведчик ответил:

– Наверняка какой-то могущественный самодур-Проктор. Он решил окружить себя пустыней, как другие отгораживаются забором из колючей проволоки.

На этом они прекратили разговор и двинулись дальше, пользуясь тем, что буря утихла.

Наступила ночь. Холодная, почти ледяная.

Не сумев найти ничего, что можно было бы использовать для костра, путники поужинали копченым мясом и сразу же легли спать, рассчитывая встать утром пораньше и пройти как можно большее расстояние. Каждый надеялся, что вскоре им удастся выбраться из пустыни.

Они шли и шли, но пустыне не было ни конца, ни края. Они оставили позади не один десяток километров, перевалили через тысячу дюн, но ничего, кроме песчаных барашков на необозримом пространстве, не заметили.

От слепящих солнечных лучей у путников болели глаза, и им все труднее становилось различать линию горизонта. Марево перегретого воздуха деформировало пейзаж, делая линии и цвета расплывчатыми, неясными.

Приставив ко лбу руку козырьком, Джаг уже в который раз всматривался в колеблющиеся струи горячего воздуха. К вечеру путники были измотаны и физически, и морально. Сомнение и страх пустили в них свои первые ростки.

– Надо избавиться от всего лишнего... – сказал Кавендиш, массируя пальцы ног и морщась от боли. – Почему ты не снимаешь свои сапоги?

Джаг покачал головой.

– Если я их сниму, то больше уже не натяну. Мои ноги стали в два раза толще.

Они замолчали. Никто не решался заговорить о том, что волновало их больше всего.

– Могущественный самодур-Проктор сумел защитить себя, – произнес Джаг, усмехнувшись.

Гримаса недовольства перекосила лицо разведчика.

– Эта пустыня хуже петли на шее.

Джаг пожал плечами.

– Пустыня – она и есть пустыня, – вздохнул он. – Если в скором времени мы отсюда не выберемся, то останемся без воды.

– Надо экономить.

– А чем мы занимаемся в последние два дня? У меня уже горло, словно из пакли.

– Ну, раз ты еще способен молоть языком, ничего страшного...