– Нам надо идти. Человеку очень трудно находиться около этих предметов. Очень… А я провел тут слишком много времени…

В кабинете было тепло. Однако фон Лоос накинул на плечи шерстяной плед и сел в кресло.

Генрих наблюдал за ним с некоторой тревогой. После подвала барон резко переменился в настроении. Стал молчалив, хмур, под глазами обозначились темные круги.

– Чего мне тут не хватает, Генрих, – наконец сказал фон Лоос, – так это настоящего камина. Знаете, как в замке. Большой камин, чтобы в нем пылали огромные дрова и можно было подойти и протянуть к огню руки. Согреться. Это придает уюта. И эта природа. Все эти пальмы… Мне не хватает суровости севера. Горы. Заснеженные вершины. Снег. Ели. Когда все закончится, я переберусь куда-нибудь… Куда-нибудь, где похолоднее. И можно жечь камин круглый год. Пить горячее вино…

– Вы не спали всю ночь, Лоос. Отдохните. – Генрих встал.

– Я не спал уже пятые сутки, Генрих. И не буду спать еще черт знает сколько. – Барон пожал плечами. – Не знаю почему. Спросите у Зеботтендорфа.

– А я пойду. После того, что вы показали мне, я чувствую себя не в своей тарелке.

– Понимаю.

Генрих подошел к дверям. Потом остановился и спросил:

– Скажите, Лоос, а вы не боитесь, что путч провалится?

Барон скрипуче засмеялся.

– Нет.

73

73

– Вы нарушаете декрет о публичных выступлениях и демонстрациях! Повторяю! – орет в четыре железные глотки фургончик, спрятавшийся за двойным полицейским кордоном. – Вы нарушаете декрет о публичных выступлениях и демонстрациях! Все собравшиеся на площади должны разойтись по своим домам. В противном случае будет применена сила!

– Работу и свободу! Работу и свободу! – неслось с площади. – Чили не пройдет!

Там, перед оцеплением, волновалось людское море.

– Работу и свободу! Работу и свободу!

Фургончик поперхнулся. Заглох.