Лю Хань прижала руки к животу, и ребенок снова тихонько пошевелился. Что дьяволы с ним сделают, когда он появится на свет? Ее снова охватил страх.

— Прекрати свое отвратительное проливание воды и отвечай на мои вопросы, — приказал Томалсс. — Я думаю, что ты лжешь. Я думаю, что тебе известно про бандитов гораздо больше, чем ты признаешься… «Признаешься» правильное слово? Хорошо. Я думаю, что ты скрываешь от нас информацию. Мы не станем терпеть ложь вечно, обещаю тебе. Может быть, вовсе не будем терпеть.

— Знаете, что я думаю? — сказала Лю Хань. — Я думаю, что у вас вместо мозгов содержимое ночного горшка. Как я могу входить в отряд бандитов? Я живу в лагере. Вы же сами меня сюда привезли. Вы привезли сюда всех. Если среди тех, кто живет в лагере, есть бандиты, чья это вина? Уж точно, не моя.

Ей удалось удивить Томалсса настолько, что он повернул в ее сторону оба глазных бугорка.

— Я готов признать, что в лагере есть бандиты. Когда мы его организовали, мы не знали, сколько у вас, Больших Уродов, имеется глупых и опасных группировок, поэтому не стали чистить ваши ряды. Но из этого не следует, что истинно послушное существо должно иметь дело с нарушителями порядка.

Фраза, которую он употребил, буквально означала следующее: истинно уважающий старших человек. Услышав, как маленький дьявол рассуждает о сыновнем послушании, Лю Хань перестала плакать и чуть не расхохоталась. Однако она поняла, что заставила Томалсса отступить. Сейчас он обращался к ней почти как к равной, а не в прежней снисходительной манере.

— Кроме того, как мне связаться с бандитами? — настаивала она на своем. — Вы же все время за мной следите. Я нигде не бываю, только на рынке. Что я могу там сделать?

— Бандиты приходили сюда, — сказал Томалсс. — Твой самец, — маленький дьявол показал на снимок Бобби Фьоре, — ушел с ними. Ты знала и ничего нам не сказала. Тебе нельзя доверять.

— Я не знала, куда Бобби Фьоре ушел, и почему, — возразила Лю Хань. — Я больше ни разу его не видела — до сих пор. — Она снова заплакала.

— Я ведь тебе приказал не лить воду, — с важным видом заявил Томалсс.

— Ничего не могу… с собой поделать, — пожаловалась Лю Хань. — Вы показали мне ужасную фотографию, на которой мой мужчина лежит мертвый в луже крови… вы утверждаете, будто я совершаю отвратительные поступки… — большинство из которых я и в самом деле совершила — …и хотите, чтобы я не плакала? Я не в силах сдержаться!

Томалсс вскинул руки, совсем как муж Лю Хань, когда понимал, что спорить с ней бесполезно. Она почти перестала горевать о нем и своем малыше; после их смерти жизнь нанесла ей еще несколько тяжелых ударов.