— Но послушайте, Мечислав, — запротестовал Мордехай. — Это ведь просто невозможно, скажу вам. Как могли нацисты переправить бомбу из взрывчатого металла в Лодзь так, чтобы об этом не знали ни мы, ни ящеры, ни польская армия?

— Я ничего не знаю, — ответил Мечислав. — Был слух, что они это сделали. Я должен сказать вам, что кто-то находился в доме Лейба в Хрубешове. Означает это для вас что-нибудь?

— Может быть, да, может быть, нет, — сказал Анелевич с глубочайшим безразличием, какое только мог изобразить.

Он не хотел, чтобы поляк знал, как это его потрясло. Генрих Ягер останавливался у еврея по имени Лейб, когда перевозил из Советского Союза в Германию взрывчатый металл. Следовательно, сообщение подлинное: кто еще мог бы знать об этом? Подробность была не такого рода, чтобы о ней упомянули в отчете. Мордехай настороженно спросил:

— Что еще вы слышали?

— Она где-то в гетто, — сказал Мечислав. — Не имею ни малейшего представления, где именно, поэтому не теряйте времени на расспросы. Если бы не перемирие, всем вам, жидам, сейчас бы уже поджаривали пятки в аду.

— Я вас тоже люблю, Мечислав, — сказал Анелевич. Поляк хмыкнул, не понимая. Мордехай топнул ногой по грязи.

— Что это за человек? — спросил Мечислав.

Мордехай не ответил ему — возможно, вообще не слышал. Как Скорцени переправил бомбу из взрывчатого металла в Лодзь, минуя всех? Как он доставил ее в еврейский район? Как он выбрался оттуда потом? Хорошие вопросы, беда только в том, что у Мордехая не было ответа ни на один.

И еще один вопрос перекрывал все остальные. «Где бомба?»

Это беспокоило его на протяжении всего пути обратно в Лодзь — как застрявший между зубами кусочек хряща беспокоит язык. Этот хрящ все еще досаждал ему, когда он вошел в помещение пожарной команды на Лутомирской улице. Соломон Грувер копался в моторе пожарной машины.

— Отчего такое вытянутое лицо? — спросил он, отрываясь от работы.

Он был далеко не единственным, кто мог услышать разговор. Менее всего Анелевич хотел бы посеять в гетто панику.

— Пойдем со мной наверх, — сказал он как можно более обыденным тоном.

Длинное лицо Грувера помрачнело. Он вообще выглядел угрюмым — кустистые брови, резкие черты лица и густая седеющая борода. Когда он мрачнел, то выглядел так, будто только что умер его лучший друг. Он положил ключ и последовал за Мордехаем в комнату наверху, где обычно встречались руководители еврейского Сопротивления.

На лестнице он тихо сказал:

— Берта здесь. Она узнала что-то интересное — что именно, я не знаю — и сейчас как раз рассказывает. Может она знать о том, что принесли вы?